Поэт на изломе века

Шел 1933 г. Осенью Мандельштамы, Осип и жена На­дежда, заселялись в но­венькую, совсем пустую двухкомнатную квартиру в Нащокинском переулке. Наконец-то свой дом, да еще один из первых писатель­ских кооперативов! Долгие годы у Осипа Эмильевича не было своего жилья. В Ле­нинграде ютился у разных знакомых, потом несколько лет снимал углы и комнаты в Москве. С января 1932 г. супруги занимали комнату в общежитии литинститу­та — грязное помещение, в котором клопы чувствовали себя полноправными владель­цами. Но теперь, осенью 1933 г., радости от новоселья супруги не испытыва­ли. Они оба прекрасно понимали, что столь щедрый подарок писателю был ничем иным как авансом со стороны власти. Побывавший у него в гостях Борис Пастернак, уходя, сказал: «Ну вот, теперь и квартира есть — можно пи­сать стихи». Мандельштам пришел в ярость. Он проклял квартиру. Новый дом для поэта стал не крепостью, но клеткой. В ноябре он пишет зна­менитую «Квартиру»:

«А стены проклятые тонки,

И некуда больше бежать

— А я, как дурак, на гребенке

Обязан кому-то играть...»

Нет, не себя он считал достойным таких подар­ков. Пусть лучше «какой-нибудь честный преда­тель, проваренный в чистках, как соль», обрета­ется в таких хоромах! Четыре стены стали для него постоянным напоминанием о своем долге власти и, оттягивая оплату долга, он обреченно ждал:

«И всю ночь напролет жду гостей дорогих, 

Шевеля кандалами цепочек дверных».

Осип Эмильевич Мандельштам родился 3 янва­ря 1891 года в Варшаве, в семье коммерсанта. Его семья перебралась в Петербург, чтобы дети смогли получить первоклассное академическое образование. Но Мандельштам так и не получил диплома. Он рано осознал себя как поэт, как творческая личность, которой предназначено оставить свой след в истории литературы, куль­туры, мало того, «что-то изменить в строении и составе ее». Начиная, как автор светлых и легких стихов, Мандельштам вошел в историю россий­ской литературы как фигура трагическая. По­началу он и Февральскую революцию воспри­нимал с надеждой, только вот разочарование пришло слишком быстро. Его стихотворение «Век мой, зверь мой…» — о непоправимой тра­гедии, о том переломе в истории, после кото­рого уже не склеить «двух столетий позвонки». Любые попытки Мандельштама найти свое ме­сто в новой России заканчивались неудачей и скандалом. Вторая половина 1920-х гг. для него — это годы кризиса. Новых стихов не было. За пять лет — ни одного. И вот начались страшные 1930-е гг. Мандель­штам пишет без оглядки на цензуру — искрен­ность, граничащая с самоубийством! Его «Горца» называют эпиграммой на Сталина. Такое не то, что писать — такое думать нельзя было. Ман­дельштам же принялся читать это стихотворе­ние знакомым! «Мы живем, под собою не чуя страны», — с упоением чеканил он на бульваре друзьям. За ним пришли в ночь с 13 на 14 мая 1934 г. В это время Анна Ахматова гостила у Мандельштамов. После нескольких недель в НКВД поэт вышел оттуда с тяжелым психическим расстройством и слуховыми галлюцинациями. Стараниями Ахматовой, Пастернака, Бухарина поэта не расстреляют. Сталин ставит на деле свою резолюцию: «Изолировать, но сохранить». Слабого здоровьем Мандельштама с супругой ссылают в Чердынь. Это север Пермской обла­сти, самое что ни на есть лагерное место. Сюда эшелонами свозят ссыль­ных крестьян. В Чердыни Мандельштам выбро­сился из окна больницы, со второго этажа. После мая 1934 г. предрассвет­ные часы — именно в это время совершались аресты — вселяют писа­телю безграничный ужас. Неудавшееся самоубий­ство произошло как раз в шесть утра. После Чердыни приговор меняют на так называе­мый «минус 12»: селить­ся можно везде, кроме Москвы, Ленинграда и еще десяти крупнейших городов. Мандельштамы выбрали Воронеж. Здесь поэт написал четверть из написанного им за всю жизнь. Нервы поэта были оголены, и боль свою он выплескивал в стихах. Он жил фактически в изоляции. Лишь Ахматова навестила его однажды. Как-то Мандельштам позвонил следователю, к которому был прикреплен, и принялся чи­тать ему свои новые стихи: «Нет, слушайте, мне больше некому читать!». Он читал оду Сталину — первое вымученное стихотворение. Несчаст­ный поэт с разрушенной психикой надеялся, что она станет его платой за помилование, за возвращение его в привычный круг друзей, в Москву. Но «Ода» оказалась не тем, чего ждал от Мандельштама Сталин. Не было в ней мощи, простоты и ясности, которые были в «Горце». В мае 1937 г. истек срок воронежской ссылки. Поэт еще год провел в окрестностях Москвы, пытаясь добиться разрешения жить в столице. Редакторы журналов даже боялись разговари­вать с ним. Он нищенствовал. Помогали друзья и знакомые. Впоследствии А. Ахматова писала о 1938 г.: «Время было апокалиптическое. Беда хо­дила по пятам за всеми нами. У Мандельштамов не было денег. Жить им было совершенно негде. Осип плохо дышал, ловил воздух губами». 2 мая 1938 г., перед восходом солнца, как это было тогда принято, Мандельштама снова аре­стовывают, приговаривают к 5 годам каторж­ных работ и отправляют в Западную Сибирь, на Дальний Восток, откуда он уже не вернется. Еще по дороге в Магадан Мандельштам настолько ослабел, что в пересыльном пункте его оставят в состоянии помешательства. Величайший российский поэт стал символом звериной жестокости XX столетия: он растворился в репрессиях и лагерях, не оставив даже могилы — лишь стихи, переполненные болью.

«Но разбит твой позвоночник,
Мой прекрасный жалкий век!
И с бессмысленной улыбкой
Вспять глядишь, жесток и слаб,
Словно зверь, когда-то гибкий,
На следы своих же лап».