ПОМОГИТЕ ВЫЖИТЬ
ДЕТЯМ ИЗ РУССКОЙ
ГЛУБИНКИ!!!

Здесь место для рекламы благотворителей
Подробности по ссылке >>>>>>>

Содержание номера

…И жаром наполнятся рифмы

Екатерина Голосова

«Поэтом революции» в России принято считать Маяковского. Рубленый ритм, стих «лесенкой», поэтизация бунта... И только потом из памяти выступают другие литераторы 10-20-х гг., имена которых для нас, может быть, звучат не столь громко. Но всегда ли в поэзии ценилась громкость? Или все-таки чистота тона?
Одним из ближайших соратников в поэтическом труде для Маяковского стал Николай Николаевич Асеев (09.07.1889 — 16.07.1963 гг.). Уроженец старинного Льгова, что в 50 км от Курска, «внук фантазера — деда по матери Николая Павловича Пинского, охотника и рыболова», он как никто другой мог прочувствовать всю красоту родной земли, и с юных лет главным его желанием было отразить ее в красоте стиха. Дед стал главным воспитателем маленького Коли. Именно его рассказы впервые открыли будущему поэту всю «цветистость» и прибауточность русского слова, все своеобразие родных напевов. А родная природа сказочной своей живописностью убедила в правдивости этих, по большей части, выдуманных, баек.

Николай Николаевич Асеев (наст. фам. Штальбаум; 1889—1963), русский советский поэт, сценарист, деятель русского футуризма

Поэт в Асееве рос вместе с ним, взяв всё от детства, и, как это часто бывает, впервые обнаружив себя в отрочестве — уже учеником он начал печататься. Окончив Курское реальное училище, в 1909 г. он поступил в Коммерческий институт, где ему было «не до коммерции», как стало не до «вольнослушания» и в Московском университете. Асеев уже слушал и слышал все громче лишь звучавшее в нем самом поэтическое слово. И, хотя литературный вкус его формировался не самыми образцовыми сборниками под названием «Чтецы-декламаторы», но художественное чутье безошибочно подсказало, что окажется ему близко: плясовые ритмы А.К. Толстого, гиперболизация героического начала у Мазуркевича. Чтение же Гоголя дало умение работать с фантастическим планом стихотворения, по-своему «волхвовать».
Начав издаваться в «Весне» Н. Шебуева, Асеев познакомился со многими начинающими поэтами, но особенно покорил его Борис Пастернак, ставшем сотоварищем по футуристической группе поэтов «Центрифуга». Но все знакомства заслонила вдруг фигура Маяковского. «Со времени встречи с ним изменилась вся моя судьба», — напишет Асеев в автобиографии.
Как и Маяковский, для революционной эпохи Асеев ищет «свой способ высказаться» и новые формы, которые помогли бы «разобраться в неведомом», а неведомым ему теперь представлялся мир, где, как утверждала новая власть, нет Бога, а на его месте восседает человек. Но человек смертен, понимал поэт. И пытался обессмертить слово, реанимируя в своих стихах летописные слова вроде «леторей», «шерешь», «сверкаты», выдумывая с футуристами новые и, вслед за символистами, придавая слову мистическое значение.
В 1915 г. Асеев мобилизуется. В «серошинельной массе» нет уже преданных царю, уверенных в победе русского оружия воинов. Асеев чувствует себя солдатом, призванным «расстрелять время» этого страшного военного года, уничтожить жестокую нелепость войны как узаконенного убийства. Стихи его сумбурны, но неоднозначность нововыдуманных слов читатель должен воспринять через «душевное волнение», сопереживание поэту. Асеева, принявшего Февральскую революцию всем сердцем, в марте 1917 г. избирают в Совет солдатских депутатов от своего полка. Не исполнив приказа отправиться в школу прапорщиков в г. Иркутск, Асеев с женой отправляется во Владивосток. Полностью принимая Октябрьскую революцию, Асеев черпает в ней вдохновение, вступая во второй, самый восторженный, период своего творчества. От былого символизма остаются лишь слабые отзвуки в рифме и стихе.
Сын страхового агента, внук охотника, солдат, Асеев быстро находит себе место в новых условиях. Во владивостокском Совете рабочих и солдатских депутатов ему легко доверяют место помощника заведующего биржей труда. Удачное раскрытие попытки крупного вредительства на угольных копях убеждает его в собственной значимости. Уже «не мальчиком, но мужем» он поступает литсотрудником в местную газету, начинает печатать Маяковского, Каменского, Незнамова. Интервенция заставила Асеева бежать с семьей в Читу, откуда он был вызван Луначарским в Москву, воссоединился с прежним кругом общения, вновь стал сотрудничать с Маяковским — на сей раз в Лефе.
Прежние свои поиски Асеев считает уже «бесполезным новаторством», хотя первое время он еще славит революцию привычными летописными образами величия Руси. Но радость от революции — стихии — быстро сменяется разочарованием от несоответствия ожиданий и действительности. Третий этап творчества — от «Бомбы» 1921 г. и до «Самых моих стихов» 1962 г. — литературоведы обычно характеризуют как протест против «революционных будней», «мещанского самосознания» человека, вступившего в новое время, но не избавившегося от старых привычек, мелочной суетности. И, может быть, за этим и стоит приписываемый Асееву богемный характер его дарования, лишенный классической основательности, но сам стих его становится все чище, игра со словом лишается бессмысленного изыска, и все легче он находит верное звучание для отточенной мысли.
Все чаще на закате лет он сам задумывается о месте поэта в мире, о власти поэзии.
Что для поэта времени мера?
Были бы строки правдивы и веселы!
Помнят же люди слепого Гомера...
Польза большая от нашей профессии!
(«Наша профессия», 1954 г.)
И этот новый, не витиеватый, но прозрачный слог, эта чистота тона, пусть выработанная поистине долгим творческим путем Асеева, может служить залогом признания Асеева как поэта и в наше время.

Содержание номера