Небесный покровитель фонда святитель Алексий, митрополит Московский, всея Руси чудотворец
ПРО ФОНД
НАШИ ПОДОПЕЧНЫЕ
НАШИ ПРОЕКТЫ
БЛАГОТВОРИТЕЛИ
Наш добрые друзья
СБЕРБАНК РОССИИ Всегда рядом 
При переводе средств на расчётный счёт фонда "Русская Берёза" через Сбербанк РФ не взимается комиссия. (распечатать платежное поручение) Туристическое Агентство "Кижский Посад" ООО "Правозащита". Юридические услуги 
СсылкиПоиск |
"Если наш народ не найдёт Бога, он не найдёт ни покоя, ни счастья, ни благополучия" Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II ТРАГИЧЕСКАЯ СУДЬБА РУССКОЙ ИМПЕРАТОРСКОЙ ФАМИЛИИВоспоминания бывшего воспитателя Наследника Цесаревича Алексея Николаевича Пьера ЖильяраIV. ТОБОЛЬСКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕТрудно в точности определить, чем руководствовался совет министров, решая перевезти царскую семью в Тобольск. Когда Керенский сообщил об этом императору, он объяснил необходимость переезда тем, что временное правительство решило принять самые энергичные меры против большевиков; в результате, по его словам, неминуемо должны были произойти вооруженные столкновения, в которых первой жертвой могла бы оказаться царская семья; а потому-то он, Керенский, и считал своим долгом обезопасить ее от всех возможных случайностей. Другие же, напротив, предполагали, что это решение было лишь трусливой уступкой по отношению к крайним левым, требовавшим изгнания императора в Сибирь, ввиду того, что им непрестанно мерещилось движение в армии в пользу паря. Но как бы то ни было, путешествие императорской семьи из Царского Села в Тобольск произошло в хороших условиях и без значительных инцидентов. Выехав 14 августа в 6 часов утра, мы прибыли 17 вечером в Тюмень, - ближайшая железнодорожная станция к Тобольску, - и пересели здесь через несколько часов на пароход "Русь".
На следующий день мы проходили мимо деревни, где родился Распутин, и царская семья, стоявшая на палубе, видела дом "старца", ясно выделявшийся среди прочих изб. В этом событии не было ничего такого, что могло бы удивить своей неожиданностью: Распутин предсказал, что так будет, - и вот теперь случайное стечение обстоятельств подтвердило его слова. 19-го под вечер, внезапно за одним из поворотов реки, мы заметили красивые очертания Тобольска и немного погодя уже подходили к пристани. Ввиду того, что отведенное для нас помещение не было готово, мы вынуждены были остаться еще несколько дней на пароходе и только 26 августа разместились на нашем новом месте жительства. Царская семья заняла весь верхний этаж губернаторского дома, просторного и удобного здания. Свита поселилась в доме Корнилова, богатого тобольского купца; этот дом был расположен на другой стороне улицы почти напротив губернаторского. Караул был образован из солдат царскосельского гарнизона (бывший полк стрелков императорской фамилии), конвоировавших нас в пути. Они были под командой полковника Кобылинского, человека честного, искренне, всем сердцем, привязавшегося к охраняемой им царской семье; он сделал все, что только мог, для того, чтобы облегчить ее участь. Вначале условия нашего заключения в достаточной мере походили на царскосельские, и нам предоставлялось все необходимое. Чувствовалась только теснота. В самом деле, для прогулок император и дети располагали только очень небольшим огородом и двором, под который отвели часть примыкающей к дому с юго-востока, очень широкой и безлюдной улицы, обнеся ее дощатым забором. Конечно, это было немного, да к тому же здесь приходилось быть все время на глазах у солдат, казарма которых высилась над всей отведенной для нас площадью. Приближенные лица и прислуга пользовались напротив, гораздо большей свободой, чем в Царском Селе, по крайней мере вначале, и могли бывать не только в городе, но и в окрестностях. В сентябре в Тобольск приехал комиссар Панкратов, присланный Керенским. Его сопровождал в качестве помощника Никольский, бывший политический ссыльный, как и сам Панкратов. Последний был человек довольно образованный, по природе добрый и мягкий - тип сектанта-фанатика. Он произвел хорошее впечатление на императора, благодаря чему его сразу полюбили и дети. Но зато Никольский был настоящее грубое животное, и вся деятельность его носила в высшей степени злостный характер. Едва успев прибыть, он потребовал от полковника Кобылинского, чтобы нас всех заставили сняться. На возражение же полковника, что такие фотографические снимки совершенно излишни, так как все солдаты хорошо нас знают еще с Царского Села, - Никольский заявил: "нас заставляли исполнять это прежде, а теперь их очередь проделать то же". Пришлось пройти через эту процедуру, и с тех пор каждого из нас снабдили свидетельством личности с фотографической карточкой и с номером по списку. Церковные службы справлялись сначала в доме, в большом зале верхнего этажа. Священнику Благовещенской церкви с диаконом и с четырьмя монахинями Иоанновского монастыря было разрешено являться в дом для богослужения. Но за неимением престола и антиминса нельзя было служить обедню. Это было огромным лишением для царской семьи. Наконец, 21-го сентября, в день праздника Рождества Пресвятой Богородицы, узникам позволили в первый раз отправиться в церковь. Впоследствии, к сожалению, и это утешение крайне редко выпадало на их долю. В эти дни вставали очень рано и, собравшись на дворе, выходили через калитку в городской сад, который проходили между двух шпалер солдат. Затем в пустой церкви, едва освещенной несколькими свечами, мы присутствовали за ранней литургией, на которую строго было запрещено допускать народ. Мне часто приходилось, идя в церковь или на обратном пути, видеть, как люди при проходе императора крестились и падали на колени. Да и, вообще, жители Тобольска все время выказывали столь горячую привязанность, столь глубокую преданность царской семье, что для того, чтобы воспрепятствовать народу, проходя мимо дома, сняв шапку, креститься, - часто требовалось вмешательство караульных постов. Итак, жизнь мало-помалу налаживалась, и нам удалось возобновить занятия с наследником и с двумя младшими великими княжнами. Уроки начинались с девяти часов и продолжались до одиннадцати; затем шли на прогулку, в которой всегда принимал участие и император. В час все собирались к завтраку. Только императрица, когда она себя плохо чувствовала, завтракала и обедала у себя, вместе с Алексеем Николаевичем. К двум часам мы снова выходили и гуляли до четырех. Когда дни сделались холоднее, мы стали забираться на крышу оранжереи, чтобы немного погреться на солнце. Позднее мы даже устроили там две скамейки и на них-то, в течение всей долгой зимы и ранней весны, мы проводили свои лучшие часы. Император страдал от недостатка физического труда. Полковник Кобылинский, которому он на это пожаловался, приказал привезти березовые стволы, купил пилы и топоры, и мы могли теперь заготовлять дрова, в которых так нуждались на кухне, а также в доме для топки наших печей. Эта работа на открытом воздухе являлась для нас большим развлечением за время нашего пребывания в Тобольске. Великие княжны, в особенности, горячо пристрастились к этому новому спорту. После чая возобновлялись уроки и оканчивались к половине седьмого вечера. В половине восьмого обедали, а пить послеобеденный кофе поднимались в большой зал. Мы все были приглашены проводить вечера в кругу царской семьи, и вскоре это вошло в привычку для большинства из нас. Устраивали игры и всячески старались найти способ рассеять как-нибудь узников в тяжелом однообразии их жизни. Когда настали большие морозы, зал от холода стал нежилым, и мы нашли себе пристанище в соседней комнате - в гостиной государыни, представлявшей во всем доме единственный уютный уголок. Император часто читал вслух, в то время как великие княжны работали над каким-нибудь рукодельем или же играли с нами. Императрица обыкновенно играла одну или две партии в безик с генералом Татищевым, а затем бралась, в свою очередь, за работу или же лежала, вытянувшись, на кресле. И вот в такой-то мирной, чисто семейной обстановке мы проводили долгие зимние вечера, как бы затерянные в необъятных далях Сибири.
Одним из самых больших лишений за время жизни в Тобольске было почти полное отсутствие всяких известий. Письма доходили до нас крайне неправильно и с огромным опозданием. Что же касается газет, то нам приходилось довольствоваться дрянным местным листком, печатавшимся на оберточной бумаге и дававшим лишь старые телеграммы с опозданием на несколько дней, - да и те чаще всего появлялись здесь в искаженном и урезанном виде. Император с тревогой следил за развертывавшимися в России событиями. Он видел, что страна стремительно идет к своей гибели. Был миг, когда у него промелькнул снова луч надежды, - это в то время, когда генерал Корнилов предложил Керенскому идти на Петроград, чтобы положить конец большевистской агитации, становившейся со дня на день все более угрожающей. Безмерна была печаль царя, когда временное правительство отклонило и эту последнюю попытку к спасению родины. Он прекрасно понимал, что это было единственное еще средство избежать неминуемой катастрофы. Тогда я в первый раз услышал от государя раскаяние в своем отречении. Ведь он принял это решение лишь в надежде, что желавшие его удаления сумеют все же продолжать с честью войну и не погубят дела спасения России. Он боялся тогда, чтобы его отказ подписать отречение не повел к гражданской войне в виду неприятеля. Царь не хотел, чтобы из-за него была пролита хоть капля русской крови. Но вот спустя самый короткий срок, вслед за удалением царя появились Ленин и его спутники - несомненные наемные немецкие агенты, - и их преступная пропаганда развалила армию и вконец растлила страну. Императору мучительно было видеть теперь бесплодность своей жертвы и сознавать, что, имея в виду тогда лишь благо родины, - он принес ей вред своим отречением. Эта мысль, все чаще приходя в голову государя, все больше его угнетала, и впоследствии ей суждено было сделаться причиной его глубокой душевной тоски и нравственного страдания. 15 ноября мы узнали, что временное правительство было свергнуто, и что большевики захватили власть. Но это обстоятельство не отразилось непосредственно на нашей жизни, и только через несколько месяцев там надумали заняться нами.
Проходили недели, и доходившие до нас вести с каждым разом все ухудшались. К тому же, нам было крайне трудно следить за событиями и постичь всю важность их, так как те данные, которыми мы располагали, не позволяли нам ни понять причин, ни рассчитать их последствий. Ведь мы же были так далеко от всего и разобщены со всем миром. Если нам и удавалось иной раз узнать что-нибудь из того, что происходило в России, то все же мы не знали почти ничего об Европе. Между тем, большевизм начал свою разрушительную работу и в охранявшем нас отряде, который до той поры достаточно хорошо противостоял заразе. Стража наша состояла из различных элементов; солдаты 1-го и 4-го полков в огромном большинстве были глубоко расположены к царской семье, в особенности же - к детям. Великие княжны, с той простотой, которая так очаровывала, любили говорить с солдатами, чувствуя, что те, как и они сами, всей душой привязаны к дорогому прошлому. Они расспрашивали их о семье, о родной деревне или же о тех сражениях, в которых они участвовали во время великой войны. Алексей Николаевич, который остался для них "наследником", также привлекал к себе всецело их сердца, и солдаты старались всячески доставить ему удовольствие, изощряясь в изобретении для него развлечений. Одно отделение 4-го полка, составленное почти исключительно из солдат старых сроков службы, особенно выделялось своей исключительной преданностью, и для царской семьи всегда было большой радостью видеть вступающими в караул этих славных солдат. В такие дни император и дети отправлялись потихоньку в караульное помещение и там беседовали или играли в шашки с солдатами; последние же, все без исключения, оставались в этих случаях безупречно выдержанными и строго дисциплинированными. Однажды их застал там комиссар Панкратов, - войдя в караульное помещение, он остолбенел от неожиданности и в изумлении рассматривал сквозь очки представившееся ему зрелище. Император, видя его смущение и замешательство, сделал ему знак подойти и присесть к столу. Но комиссар, по-видимому, почувствовал себя здесь не на месте: он пробормотал невнятно несколько слов и, круто повернувшись на каблуках, выбежал ошеломленный. Панкратов, как я уже сказал, казался весь пропитанным своими сектантскими, гуманитарными принципами, и был человек незлой. Со дня своего приезда он организовал с солдатами занятия, на которых посвящал их в либеральные доктрины и всячески старался развить в них патриотизм и гражданские добродетели. Но все его усилия в этом направлении привели только к обратному: несмотря на то, что он был убежденный противник большевизма, - своей работой он подготовил почву и, не отдавая себе в том отчета, способствовал успеху большевистских идей. И ему же самому пришлось стать их жертвой. Солдаты 2-го полка заметно выделялись своим революционным направлением; уже в Царском Селе они причинили нам много неприятностей. После большевистского переворота эти люди сразу обнаглели, особенно после того, как им удалось добиться образования "солдатского комитета", старавшегося внести в наш тюремный режим как можно больше стеснений и стремившегося заменить власть полковника Кобылинского своей "комитетской". Комитет этот сразу дал нам яркий образец своего недоброжелательства по случаю приезда в Тобольск баронессы Буксгевден (в конце декабря по старому стилю.). Баронесса разделяла наше заключение в Царском Селе, и только состояние здоровья помешало ей сразу поехать с нами. Но лишь только она поправилась, приехала с разрешения Керенского к нам, чтобы быть при государыне. Солдатский комитет наотрез отказал в разрешении допустить баронессу Буксгевден в наш дом, и она принуждена была поселиться в городе. Это издевательство комитета глубоко огорчило императрицу и всю царскую семью, ждавшую с большим нетерпением этого приезда. Так мы дожили до Рождественских праздников. Уже задолго императрица и великие княжны целыми неделями собственноручно приготовляли подарки к Святкам для каждого из нас и для всей прислуги. Императрица раздала нам много шерстяных фуфаек, которые сама связала, чтобы проявлением трогательного внимания выразить свою признательность тем, кто остался до конца с ними. 24 дек./6 янв. священник отслужил в доме всенощную, после чего все собрались в большом зале... И как велика была радость детей поднести каждому из нас предназначенный ему "сюрприз". Мы чувствовали, что составляли все одну большую семью и старались забыть на время все, что пришлось пережить тяжелого, чтобы искренно, всем сердцем насладиться этими светлыми минутами задушевной близости. На следующий день мы отправились в церковь. По приказанию священника диакон провозгласил "многолетие" царской семье. Это было безрассудством, так как могло лишь навлечь на священника возмездие со стороны солдатских комитетов. И действительно, они потребовали под угрозой смерти отрешения священника. Это омрачило наше светлое, праздничное настроение. Начиная с 1/14 января 1918 года, я снова принялся за свой дневник, который забросил со времени нашего отъезда в Тобольск. Я приведу здесь несколько выдержек из него, как сделал это, описывая наше царскосельское заключение. Понедельник, 14-го января. (1-ое января старого стиля). Сегодня утром мы ходили в церковь, где в первый раз служил новый священник, так как отец Василий, виновник провозглашения многолетия, архиепископом Гермогеном заточен в Абалатский монастырь. Среда, 16-января. В два часа пополудни состоялось объединенное собрание гарнизонного солдатского комитета, которое решило большинством 100 голосов против 85 запретить ношение погон офицерам и солдатам. Четверг, 17-го января. Сегодня утром полковник Кобылинский пришел в штатском, настолько ему противно носить офицерскую форму без погон. Пятница, 18-го января. Священник и певчие, заместившие певших у нас раньше четырех монахинь, пришли в три часа. Сегодня - водосвятие, и новый батюшка в первый раз служит в доме. Когда очередь подойти к кресту дошла до Алексея Николаевича, и он к нему приложился, священник, нагнувшись, поцеловал его в лоб. После обеда генерал Татищев и князь Долгоруков подходят к императору и умоляют его снять погоны во избежание насилия со стороны солдат. В государе чувствуется глубокое возмущение и внутренняя борьба; затем он обменивается взглядом и несколькими словами с императрицей... снова вполне овладевает собой и молча покоряется. Суббота, 19-го января. Сегодня утром мы ходили в церковь. Император надел бурку, которая носится всегда без погон. Что касается Алексея Николаевича, то он спрятал свои погоны под башлыком. Императрица сказала мне сегодня, что император и она приглашают меня впредь оставаться к вечернему чаю. Поэтому я находился наверху до десяти часов, когда великие княжны ушли к себе. Алексей Николаевич ложился всегда в девять часов. К вечернему чаю, который императрица сама разливала, обыкновенно оставались графиня Гендрикова, генерал Татищев, князь Долгоруков, а когда позволяли их занятия, - то и г-жа Шнейдер и доктор Боткин. Эти часы, проведенные в безыскусственной, откровенной беседе, в тесном кругу близких друг к другу людей, дали мне возможность постигнуть все богатство душевных качеств, всю безграничную доброту императора и императрицы; красота и величие их души трогали глубоко. Теперь я один лишь остался в живых из всех тех, кто бывал на этих вечерних чаях в Тобольске. Понедельник, 21 января. За ночь выпал глубокий снег. Мы начали строить "ледяную гору". Пятница, 25 января. (12 января по старому стилю). День тезоименитства Татьяны Николаевны. Молебен в доме. Прекрасный, солнечный зимний день, - 15°. Продолжаем, как и в предыдущие дни, строить нашу ледяную гору; солдаты из караула приходили помогать нам. Среда, 30 января. Сегодня в карауле - наше хорошее отделение 4 полка. Император и дети ходили к солдатам в караульное помещение. Суббота, 2 февраля. Князь Долгоруков и я полили сегодня гору. Мы натаскали тридцать ведер. Было так холодно (23°R). что вода замерзала по дороге от кухонного крана к горе. И ведра, и гора "курились" паром. С завтрашнего дня дети смогут кататься с горы. Понедельник, 4 февраля. - Говорят, что термометр эту ночь опустился ниже - 30°R. Ужасный ветер. В спальне великих княжен, где они помещаются вчетвером, - настоящий ледник.
Среда, 6 февраля. По почину 2 полка солдаты решили, что комиссар Панкратов и его помощник Никольский должны оставить свои посты. Пятница, 8 февраля. Солдаты решили заместить Панкратова большевистским комиссаром, которого должны прислать из Москвы. Дела все более и более портятся. Оказывается, что уже прекратилось состояние войны между советской Россией, с одной стороны, и Германией, Австрией и Болгарией, с другой. Армия растаяла, но мир Лениным и Троцким все еще не подписан. Среда, 13 февраля. Император сообщил мне, что вследствие демобилизации армии многие сроки службы распущены. Все старые - лучшие - солдаты скоро нас покинут. Император, по-видимому, озабочен: эта перемена может иметь для нас крайне печальные последствия. Пятница, 15 февраля. Часть солдат уже разъехалась. Они приходили потихоньку проститься с царской семьей. За вечерним чаем ген. Татищев чистосердечно выразил свое восхищение той задушевной семейной жизнью, которая объединяла императора, императрицу и детей, - в чем он теперь воочию убедился. Государь взглянул, улыбаясь, на императрицу. "Ты слышишь, - сказал он, - что сейчас сказал Татищев". Потом с обычной своей добротой и не без оттенка иронии он добавил: "Если и вы, Татищев, будучи моим генерал-адъютантом и имея столько случаев быть хорошо осведомленным, все же так плохо нас знали, - как же вы хотите, чтобы мы с императрицей обижались на то, что о нас пишут в газетах" . Среда, 20 февраля. Император сообщил мне, что немцы взяли Ревель, Ровно и т. д., и что они продолжают продвигаться по всему фронту. Видно, как он глубоко опечален. Понедельник, 25 февраля. Полковник Кобылинский получил телеграмму, оповещавшую его, что, начиная с 1-го марта, "Николай Романов и его семья должны быть переведены на солдатский паек, и что каждый член семьи может получать 600 рублей в месяц за счет процентов с личного их состояния". До настоящего времени все издержки оплачивались государством, теперь же придется вести все наше хозяйство на 4200 рублей в месяц. Вторник, 26 февраля. Императрица просила меня помочь ей вести счета и установить смету расходов. У ней осталась кой-какая экономия, которую она сделала из денег, отпущенных на ее гардероб. Среда, 27 февраля. Император, шутя, объявил нам, что, раз уже так пошло, что все назначают комиссии, то и он решил составить комитет для вершения дел нашей коммуны. Комитет этот будет состоять из генерала Татищева, князя Долгорукова и меня. И вот мы "заседали" сегодня днем и пришли к заключению, что надобно сократить наш штат прислуги. От этой грустной необходимости невольно щемит сердце: придется уволить десять человек прислуги, из коих многие привезли с собой в Тобольск свои семьи. Когда мы докладываем об этом решении государю и государыне, мы видим, какое глубокое огорчение оно им причиняет: им слишком тяжело расставаться с слугами, которые могут быть доведены до полной нищеты за свою преданность. Пятница, 1 марта. Вступил в силу новый режим. Начиная с сегодняшнего дня, масло и кофе исключены с нашего стола, как предметы роскоши. Понедельник, 4 марта. Солдатский комитет решил разрушить гору, которую мы выстроили (а это было такое большое развлечение для детей), - за то, что император и императрица взошли на гору, чтобы хоть издали присутствовать при отъезде солдат 4 полка. Теперь с каждым днем все новые притеснения ложатся на приближенных к царю лиц, точно так же, как и на царскую семью. Уже давно мы не можем выйти из дома иначе, как в сопровождении солдата; вероятно, нас скоро лишат и этой последней тени свободы. Вторник, 5 марта. Солдаты пришли вчера вечером, как злодеи, - хотя они, видимо, чувствовали, что делают низость, - и, разбив нашу гору кирками, снесли ее. Дети - в отчаянии. Пятница, 15 марта. Жители города, когда до них дошли слухи о нашем положении, всеми возможными способами стараются доставить нам яйца, сладости, пирожное. Воскресенье, 17 марта. Разгар масляницы. В городе все веселятся. Под окнами мчатся взад и вперед сани; неумолчный шум колокольчиков, бубенцов, гармоники, песен... Дети начинают тосковать: они, словно в клетке, бродят по двору, тесно обнесенному высокими, наглухо сколоченными досками. С тех пор, как разнесли их гору, единственное развлечение детей - пилить и колоть дрова. Наглость зазнавшихся солдат превосходит все, что только можно себе представить. Всех уехавших заместили молодежью, невообразимо распущенной и разгульной. Государь и государыня, несмотря на растущие со дня на день неприятности, все же надеются, что найдутся между оставшимися верными хоть несколько человек, которые попытаются их освободить. Никогда еще обстоятельства не складывались более благоприятно для побега, чем теперь. Ведь при участии полковника Кобылинского, на которое в этом деле заранее можно с уверенностью рассчитывать, так легко обмануть бдительность наших тюремщиков, особенно если принять во внимание, что эти люди, совершенно распустившиеся, крайне халатно несут службу. Достаточно всего нескольких стойких сильных духом людей, которые бы планомерно и решительно вели дело извне. Мы уже неоднократно предпринимали шаги в этом направлении по отношению к императору, настаивая, чтобы он держался наготове на случай ожидаемой возможности. Он ставит здесь два условия, сильно усложняющие дело: он ни в коем случае не может допустить, чтобы семья разлучилась и чтобы пришлось покинуть территорию России. Императрица мне уже говорила раз по этому поводу: "Ни за что на свете я не хотела бы покинуть страну. Мне кажется что если бы нам пришлось уехать за границу, то порвалось бы последнее звено, связывающее нас с прошлым, и тогда это прошлое, я чувствую, умрет без возврата". Понедельник, 18-го марта. Царская семья, согласно обычаю, приступает к говению в течение наступающей первой недели Великого поста. Церковные службы утром и вечером. Так как певчие всю эту неделю заняты и не могут приходить, то императрица и великие княжны поют вместе с диаконом. Вторник, 19-го марта. После завтрака зашел разговор о Брест-Литовском договоре, недавно подписанном. Император по этому поводу выразился так: "Это - позор для России и равняется самоубийству. Никогда бы я раньше не поверил, что император Вильгельм и германское правительство могут унизиться до пожатия рук этим грязным людям, предавшим свою родину. Но я уверен, что это не принесет им счастья: не таким способом спасают свою страну от гибели". Когда немного спустя князь Долгоруков заговорил о том, что, по газетным сообщениям, в договоре есть статья, согласно которой германцы требуют, чтобы царская семья была выдана им целой и невредимой, - император воскликнул: "если это - не маневр с их стороны, чтобы меня дискредитировать в глазах народа, то этим, во всяком случае, они наносят мне оскорбление". А императрица вполголоса добавила: "После всего, что они сделали государю, я предпочитаю умереть в России, чем быть спасенной немцами". Пятница, 22-го марта. После вечерней службы все исповедались: дети, прислуга, свита и, наконец, государь и государыня. Суббота, 23-го марта. Сегодня утром в половине восьмого пошли в церковь. Таинство Святого Причащения. Вторник, 26-го марта. Из Омска прибыл отряд красных силою больше 100 человек; в тобольском гарнизоне это первые солдаты-большевики. У нас отнята последняя надежда на побег. Но государыня говорит мне, что у нее есть причина думать, что среди этих солдат много бывших офицеров. Равным образом она утверждает, не указывая точно, откуда она это знает, что в Тюмени собралось 300 офицеров. Вторник, 9-го апреля. Большевистский комиссар, прибывший с отрядом из Омска, потребовал, чтобы его впустили осмотреть дом. Солдаты нашего караула отказались. Полковник Кобылинский очень беспокоится, так как его пугает возможность столкновения. Приняты меры предосторожности: патрули, удвоенные посты. Проводим очень тревожную ночь. Среда, 10 апреля. Собрание всего нашего караульного отряда. Во время заседания большевистский комиссар предъявляет документы, доказывающие его полномочия. Ему дано право расстрелять в двадцать четыре часа и без суда всех тех, кто воспротивится его приказу. Ему позволяют войти в дом. Пятница, 12-го апреля. Алексей Николаевич остался в кровати, так как он чувствует со вчерашнего дня сильную боль в паху - последствие напряжения. Он себя так хорошо чувствовал всю эту зиму. Только бы с ним не было ничего серьезного! - Сегодня вернулся из Москвы посланный туда солдат от нашего отряда. Он вручил полковнику Кобылинскому бумагу от центрального исполнительного комитета, предписывающую перевести нас на еще более строгий режим. Генерал Татищев, князь Долгоруков и графиня Гендрикова должны быть переведены в наш дом и рассматриваться как арестованные. Сообщают также об ожидаемом на днях прибытии комиссара с исключительными полномочиями, который приведет с собой пополнение солдат. Суббота, 13-го апреля. Все обитатели корниловского дома: графиня Гендрикова, г-жа Шней-дер, генерал Татищев, князь Долгоруков и присоединившийся к нам в Тобольске в сентябре мой английский коллега м-р Жиббс - все переезжают к нам. Только доктора Боткин и Деревенко оставлены на свободе. Боли у Алексея Николаевича со вчерашнего дня еще усилились. Понедельник, 14-го апреля. Алексей Николаевич сильно страдал вчера и сегодня. Это - один из больших приступов гемофилии. Вторник, 15-го апреля. Полковник Кобылинский, караульный офицер и несколько солдат приходили делать обыск в доме. У императора отобрали кинжал, который он носил при казачьей форме. Понедельник, 22-го апреля. Сегодня прибыл московский комиссар с небольшим отрядом; его фамилия - Яковлев. Все тревожатся, томятся. В приезде комиссара чувствуется угроза, хотя пока неопределенная, но все же реальная. Вторник, 23-го апреля. В одиннадцать часов является комиссар Яковлев. Он обходит весь дом, затем заходит к императору и с ним идет к Алексею Николаевичу; наследник все эти дни в постели. Спустя некоторое время Яковлев снова является со своим помощником и вторично заходит к Алексею Николаевичу; он хотел, чтобы и его помощник также засвидетельствовал, что наследник действительно болен. Уходя, он спросил у коменданта, много ли с нами вещей. Не значит ли это, что дело близится к отъезду. Среда, 24-го апреля, Мы все крайне истомились. У нас такое чувство, словно мы забыты всеми, брошены на полный произвол этого человека. Возможно ли, чтобы никто не сделал ни малейшей попытки спасти царскую семью? Где же те, кто остался верен императору? Почему они медлят? Четверг, 25-го апреля. Около трех часов дня я столкнулся в коридоре с двумя слугами, громко рыдавшими. Они говорят мне, что Яковлев заходил объявить императору, что он его увозит. Что же, наконец, происходит? Я не решаюсь подняться наверх, пока меня не позовут, и возвращаюсь к себе. Минуту спустя Татьяна Николаевна стучит в мою дверь. Она, вся в слезах, говорит мне, что государыня меня просит. Я иду за ней. Императрица одна, крайне взволнована. Она подтверждает мне, что Яковлев прислан из Москвы с целью увезти императора, и что отъезд назначен на эту ночь. "Он уверяет, - говорит она мне, - что с императором не случится ничего дурного, и что, если кто хочет сопровождать его, - не будет препятствовать. Я не могу допустить, чтобы император уехал один. Опять его хотят отделить от семьи, как тогда... Хотят вынудить его на неправильный шаг, угрожая жизни близких... Император им необходим: они понимают, что он один представляет Россию... Вдвоем нам будет легче бороться, и я должна быть около него в этом испытании... Но наследник еще так плох. А если вдруг случится осложнение? Господи, как все это мучительно! Первый раз за всю мою жизнь я положительно не знаю, что мне делать. Раньше, когда мне приходилось принимать какое-либо решение, я всегда чувствовала вдохновение, а теперь я не чувствую ничего! Но Бог не допустит этого отъезда; отъезд не может, не должен состояться! Я уверена, что сегодня ночью тронется лед!" Во время ледохода несколько дней нельзя было переправляться через реку; приходилось ждать, пока снова будет возможность поставить паром. Татьяна Николаевна возразила: "Но, мама, надо же что-нибудь решить на случай, если папе все же придется уехать..." Я поддержал Татьяну Николаевну, успокаивая, что Алексею Николаевичу теперь лучше, и что мы здесь всячески позаботимся о нем. Чувствовалось, что императрица мучается в нерешительности: она ходила по комнате, продолжая говорить, но обращалась скорее к самой себе, чем к нам. Наконец, она подошла ко мне и сказала: "Да, так будет лучше: я еду с императором. Алексея я вверяю вам..." Минуту спустя вошел государь. Императрица бросилась к нему, говоря: "Решено, я еду с тобой, и с нами поедет Мария". Государь ответил: "Хорошо, если ты этого непременно хочешь". Я спустился к себе, и весь день прошел в приготовлениях. Князь Долгоруков и доктор Боткин будут сопутствовать их величествам, а также Чемодуров (камердинер императора), Анна Демидова (горничная императрицы) и Седнев (слуга великих княжен). Восемь офицеров и солдат нашего караула будут их сопровождать. Царская семья прошла к Алексею Николаевичу и до вечера не отходила от его кровати. Вечером в 101/2 часов мы поднимаемся пить чай. Императрица сидит на диване между двумя дочерьми. Они так много плакали, что их лица распухли от слез. Каждый из нас старается скрыть свое горе и силится казаться спокойным. Император и императрица спокойны и сосредоточены. Чувствуется, что они готовы на все жертвы и не задумаются отдать свою жизнь за спасение родины, если Бог в своих неисповедимых путях того потребует. По отношению к нам, остающимся, они высказывают еще больше безграничной доброты и трогательной заботливости, чем когда бы то ни было. То величественное, сияющее внутренним светом спокойствие, та чудесная вера, которыми проникнута царская чета, - распространяются и на нас. В 11 1/2 часов прислуга собирается в большом зале. Государь, государыня и Мария Николаевна прощаются с ними. Император целуется со всеми мужчинами, императрица - со всеми женщинами. Почти все плачут. Около 4 часов утра во двор въезжают экипажи. Это - ужасные местные "тарантасы" - крестьянские повозки, состоящие из большой плетеной корзины на двух длинных жердях, заменяющих рессоры. Только одна из повозок - крытая. Мы находим на дворе немного соломы и постилаем ее на дно повозок, чтобы устроить сиденье. Кладем тюфяк в экипаж, предназначенный для императрицы. В четыре часа мы поднимаемся к их величествам, которые в эту минуту выходят из комнаты Алексея Николаевича. Император, императрица и Мария Николаевна прощаются с нами. Императрица и великие княжны плачут, государь кажется совершенно спокойным и для каждого из нас находит бодрящее слово. Он нас обнимает и целует, а императрица, прощаясь со мной, просит не спускаться с нами во двор, а остаться около Алексея Николаевича. Я иду к ребенку, который горько плачет в своей постели. Немного погодя мы слышим шум отъезжающих экипажей. Великие княжны проходят, рыдая, мимо комнаты брата. Суббота, 27 апреля. Возница, довезший императрицу до первой подставы, вернулся и привез записку от Марии Николаевны: дороги разбиты, условия путешествия ужасны. Как-то это выдержит императрица? Сможет ли она перенести переезд? Как здесь томительно тянется время в тоскливых думах о них! Воскресенье, 28 апреля. Полковник Кобылинский получил телеграмму, сообщающую, что все прибыли благополучно в Тюмень в субботу вечером. В большом зале поставили походную церковь; священнику можно будет отслужить обедню, так как теперь есть антиминс. Вечером приходит вторая телеграмма, посланная после отъезда из Тюмени: "Едем в хороших условиях. Как здоровье Алексея? Господь с вами/" Понедельник, 29 апреля. Дети получили из Тюмени письмо императрицы. Путешествие было тяжелое. На переправах через реки вода лошадям по грудь. Беспрестанно ломались колеса. Среда, 1-го мая. Алексей Николаевич встал. Нагорный донес его до кресла на роликах, в котором мы катали его по двору. Четверг, 2-го мая. Все еще никаких известий с тех пор, как они покинули Тюмень. Где они? В Москву они могли бы прибыть уже во вторник. Пятница, 3 мая. Полковник Кобылинский получил телеграмму, сообщающую, что они остановились в Екатеринбурге. Что-то произошло? Суббота, 4-го мая. Грустный канун Пасхи. Все подавлены. Воскресенье, 5-го мая. Пасха. Все еще нет известий.
Вторник, 7-го мая. Дети, наконец, получили письмо из Екатеринбурга: пишут, что все здоровы, но не объясняют, почему остановились в этом городе. Столько томительной тревоги чувствуется между строк! Среда, 8 мая. Сопровождавшие государя офицеры и солдаты нашего караульного отряда вернулись из Екатеринбурга. Они рассказывают, что поезд, привезший императора, по прибытии в Екатеринбург был окружен красногвардейцами, и что государь, государыня и Мария Николаевна содержатся под арестом в Ипатьевском доме; князь Долгоруков - в тюрьме. Суббота, 11 мая. Полковник Кобылинский отстранен, и мы зависим всецело от тобольского совета. Пятница, 17 мая. Солдаты нашего караульного отряда заменены красногвардейцами, привезенными из Екатеринбурга комиссаром Родионовым; этот последний приехал за нами. Мне и генералу Татищеву чувствуется, что следовало бы возможно дольше отсрочить наш отъезд; но великие княжны так рвутся увидеться скорей с родителями, что мы не решаемся идти против их горячего желания. Суббота, 18 мая. Всенощная. Священник и монахини были раздеты и обысканы по приказу комиссара. Воскресенье, 19 мая. День рождения государя. Наш отъезд назначен на завтра. Комиссар отказал в пропуске священнику; он запрещает великим княжнам запирать на ночь дверь своей комнаты. Понедельник, 20 мая. В 11 1/2 час. мы покидаем дом и садимся на тот же пароход "Русь", который восемь месяцев тому назад привез нас в Тобольск. Баронесса Буксгевден, получившая разрешение выехать тоже, присоединилась к нам на пароходе. Отходим от Тобольска в пять часов. Комиссар Родионов запирает наследника вместе с Нагорным в каюте. Мы протестуем: ребенок болен, и доктор должен иметь возможность в любую минуту свободно входить к нему. Среда, 22 мая. Утром прибыли в Тюмень и спустя несколько часов по железной дороге отбываем в Екатеринбург. Продолжение: - ЗАКЛЮЧЕНИЕ Оглавление
|
