Белый платочек

Всем знакомо выражение «белые пла­точки». Так в России называют женщин за их молитвенный подвиг. Валентина Михайловна Жидкова — жительница дерев­ни Надеждино Дмитровского района Москов­ ской области, ее мама и бабушка — облада­тельницы таких «белых платочков». Общение с Валентиной Михайловной, ее детские вос­поминания о том, что пришлось пережить их семье в декабре сорок первого, не оставляют никаких сомнений, что Церковь наша и Русь Святая живы благодаря таким простым рус­ским женщинам. Деревня Надеждино расположена в полуки­лометре от канала имени Москвы. Несколько лет назад в деревне возродили разрушенный храм, там я и познакомилась с Валентиной Михайловной. Сразу видно, что в храме она человек не случайный. Придет заранее, при­несет цветочки, подойдет к иконкам, положит земные поклоны. Вся аккуратная и чистень­кая, в черной юбочке и строгом пиджаке, под которым белая блузочка. А на голове — не­ изменный белый платочек. На службе стоит ровненько: пяточка к пяточке, носочек к но­сочку, не переминается. И дело тут вовсе не в ногах, они у нее, наверное, устают не меньше нашего. Думаю, так ее в детстве приучили. Вера, передаваемая из поколения в поколе­ние, остается основополагающим фактором жизни в любых обстоятельствах. Как-то мы договорились с Валентиной Ми­хайловной поехать вместе на Литургию в наш старый храм в Очево. Семь утра. До шоссе, где назначена наша встреча, остается примерно полкилометра. Дорога чуть пово­рачивает, поднимается в горку. Я почему-то волнуюсь, ищу ее глазами. Вдалеке, почти не различима для равнодушно блуждающего взгляда и совершенно четко для меня, стоит одинокая фигура в белом платочке на фоне березового леса. Не ходит туда-сюда в ожи­дании, не вертит головой, скучая, а стоит ровно, не переминаясь с ноги на ногу, устре­мив свой взгляд только в ту точку, где долж­на появиться моя машина. Сжимается горло, на глазах выступают слезы, мне чуть-чуть неловко от неожиданной пафосной мысли: «Вот она, Россия!». Валентина Михайловна извиняется, что так рано подняла меня. А я, на самом деле, бла­годарна ей, что приеду в храм почти за час, спокойно подам записки, поставлю свечи и подойду к иконкам. Едем. Я зеваю, а на ее лице нет и следа ото сна. Спрашиваю, во сколько же она встала.

В пять.

Так рано?

 А как же. Пока встану, причешусь. Потом час читаю (она имеет ввиду утренние молит­вы). И дойти еще надо.

Вы и перед службой читаете?

Конечно. Каждый день. От изумления у меня сразу пропадает сон. Я везу ее в храм и еще не понимаю, что она сейчас спасает, если не Россию, то меня-то точно. Пока у меня в голове Патриарх Пимен со своими «белыми платочками» отдельно, а Валентина Михайловна отдельно. Просто у нее на голове платочек. Белый. Я думаю, что лето пройдет, будем свободнее, за чашкой чая в неспешной беседе я расспрошу ее как следует о ее жизни, семье, детях. Зима прошла в каких-то заботах, я позвони­ла Валентине Михайловне уже перед Пасхой. И вот какой разговор получился.

Валентина Михайловна, может, встретим­ся? Пообщаться хочется.

А когда? Времени нет: то два часа чита­ешь утром, вечером — час. То в церковь надо идти. А в пост — все время в церкви. В выходной обязательно на службу надо, да и сынок приезжает, что-нибудь делает, и я с ним вожусь. То к врачу. Вот так и зима про­ходит. А после Пасхи уж огород. Другие вот говорят: нечего делать, скучно. А мне всегда времени не хватает.

Ну, тогда по телефону хоть поговорим. Вы давно в Очевский храм ходите?

С рождения. Мама нас водила, она очень набожная была. Даже во времена советской власти ни один выходной и праздник не про­пускала, хотя работала в колхозе. Правда, моего сына, дочку и внучку мы крестили тайно, такие времена были, у меня и бабуш­ка с дедушкой в этот храм ходили, дедушка на клиросе пел. Слава Богу, храм никогда не закрывался. у дедуш­ки Симеона и бабушки Домны восемь детей было.

Вы все вместе жили?

Нет, они на той сто­роне канала, в Мель­чевке.

Это же далеко. Как они ездили на службу?

Пешком ходили. На пароме переправлялись и через лес напрямую километров десять в одну сторону. И во вре­мя войны тоже ходили. Немцы дальше, у Рога­чево остановились, ка­нал наши защищали. За нашей деревней в вой­ну аэродром был, само­леты прямо над нами взлетали. И немецкие самолеты все время ле­тали и бомбили.

Деревню вашу бомбили?

Нет, нас не бомбили, окопы на канале и аэродром. На поле за деревней бомбы пада­ли. А один раз, помню, наши сбили немецкий самолет, он прямо за деревней на поле упал. Мы, детишки, бегали смотреть, как горит. А на берегу канала наши солдаты окопы рыли: день роют, а ночью по очереди остают­ся в окопах. В декабре сорок первого морозы под сорок градусов были. Вечером спать ло­жишься, никого дома нет. А утром встаешь на полу в обмоточках, в обмундировании, прямо в шинелях лежат. Согреются и опять окопы рыть. Вшей было — ужас! Даже нашу кошку вши насмерть заели. Она так и погиб­ла.

Вы кормили солдат?

Да что ты! Чем кормить? Самим есть было нечего. Помню, один раз утром встали — ни хлеба, ни ложек нет. Мать взяла да и закрыла дверь на крючок. Вечером пришел командир, спрашивает: «Почему не пускаете? Значит, Вы против советской власти?» Мать отвеча­ет, так вот и так, воруют. Он говорит: «Ладно, я порядок наведу», — и ушел. И навел по­рядок.

Как?

Не знаю, но больше воровства не было. А солдатики так по домам в деревне и жили. Но у них кухня полевая своя была, они там ели.

Из деревни ходили помогать?

 А кому помогать было. В деревне остались одни женщины. И у нас — мама с тремя доч­ками. Даже свои огороды женщины на себе пахали, собирались дворами. Восемь чело­век за веревки тянут, а одна за плугом идет. А мужчины все на войне были. Ладно, мне завтра рано вставать — панихиду брату за­казывать. Вот такой разговор получился, и только по­сле него я поняла, что Валентина Михайловна и есть один из тех самых «белых платочков», о которых еще Патриарх Пимен говорил.