ВОСЕМНАДЦАТЬ

«На небе вороны, под небом монахи,

И я между ними в расшитой рубахе.

Лежу на просторе, светла и пригожа.

И солнце взрослее, и ветер моложе.

Меня отпевали в громадине храма.

Была я невеста, Прекрасная Дама.

Душа моя рядом стояла и пела,

А люди, не веря, смотрели на тело»

Сегодня 13 января — Старый Новый Год. Он сидел за столом один. На столе были разложены фотографии, стояли две бутылки водки, нехитрая закуска и ноутбук, из которого нестерпимо-пронзительный голос Шевчука из ДДТ продолжал, уже на полном разрыве аорты:

«Свеча догорела, упало кадило,

Земля, застонав, превращалась в могилу.

Я бросилась в небо за легкой синицей.

Теперь я на воле, я — белая пти-и –и-ца!»

Мурашки бежали по его спине. В руках дрожала сигарета.

В этот день уже лет семь он старался вечером остаться один, под любым предлогом уехать на дачу, как сейчас, или выдумать недалекую командировку с ночевкой. Это был ее день рождения. Сегодня ей исполнилось бы восемнадцать…

С утра они с женой и детьми были на кладбище все вместе, потом он уехал. С фотографий на столе на него смотрела она, почти на всех хитро улыбаясь. Вот ей годик, и они вместе хохочут, валяясь в кровати. С утра она любила залезать к ним в постель, и, пока жена готовила завтрак, они устраивали бои на подушках.

Вот ей три — тут она ревет навзрыд сидя на табурете в зеленом комбинезоне, а рядом стоит большой белый пудель Тяпа, которого держали их соседи по коммуналке, весь облитый зеленкой и с туповато-растерянным выражением морды. Она хотела поиграть с ним в шпионов на газоне во дворе. Ох, и влетело ей тогда от всех.

Реветь, так же как и смеяться, она умела от души. Много лет назад так же заливисто смеялась его первая, еще совсем детская любовь. Они были в одной дворовой компании, но он так и не решился завязать романтические отношения. Просто ему было хорошо, когда она появлялась со своей неизменной улыбочкой на лице и задорной искоркой в глазах. Он просто наблюдал за ней и наслаждался всем, что она делает. Когда родилась дочка, в ней была та же самая задорная искорка, что когда-то так безумно нравилась ему.

Она была другая, совсем не похожая на них с женой по темпераменту.

Они любили ее настолько сильно, что решили, что больше не хотят иметь детей. Казалось, что тогда ей достанется меньше заботы. Они были готовы полностью посвятить себя ей одной, и не делиться своей любовью больше ни с кем, чтобы ей досталось как можно больше.

Жену он любил и никогда не хотел, чтобы она была другой. Это был его человек: спокойная, надежная, милая и приятная во всех отношениях женщина. Она всегда понимала его, никогда не пилила. Он чувствовал себя с ней всегда спокойно и комфортно. С появлением дочки как будто сложился недостающий паззл — от нее было столько энергии, она всегда что-то выдумывала такое, что все потом хватались за голову, а он один смеялся над ее выходками и, когда мог, фотографировал на старенький «Зенит». Вот она с дедушкой. Годика два с половиной тут. Лысенький сухонький дедушка, улыбаясь фотокамере, еще не знает, что, когда его оставят с ней посидеть и он уснет в кресле, то сердобольная внучка, посмотрев на его пересохшие губы, решит, что дедушка, наверное, очень хочет пить и вольет ему спящему в рот полбутылки шипучего лимонада «Буратино».

Неизвестно, что снилось дедушке во сне, возможно, что-то про море, и это было удачным дополнением, но отплевавшись и откашлявшись, он с внучкой сидеть наотрез отказался, сославшись на слабое здоровье.

Говорят, что для того, чтобы проснулся отцовский инстинкт, надо понюхать темечко у ребенка, и тогда этот запах на подсознательном уровне включит все нужные родительские рефлексы у мужчины, это как для женщины приложить к груди младенца.

Ее темечко пахло теплым карамельным молочком. Этот запах завораживал его, он мог часами читать ей книжки или долго смотреть мультики, только чтобы дышать этим молочно-карамельным ароматом.

Когда она стала заниматься танцами, даже лак для волос, которым сбрызгивали кичку, чтобы держалась, не мог перебить теплую карамель.

Никто из его детей больше не источал такого запаха. Их головки пахли очень приятно, но совсем по-другому.

Проникновенный голос Анны Герман запел: «Опустела без тебя земля….»

У него была целая подборка таких песен, под которые он мог посидеть этот вечер, напиться и поплакать в одиночестве. Сегодня было как-то по-особенному, просто нестерпимо пусто. Душа разрывалась от тоски…

Прошло уже десять лет, а боль совсем не утихала. Время, вопреки известному утверждению, не лечило. Ему казалось, что наоборот, все как-то обостряется.

Школа была прямо через дорогу от дома. Их окна выходили на пешеходный переход, и они за утренним кофе любили смотреть в окно, как дочка идет на зеленый сигнал светофора, проходит в калитку и вместе со стайкой подружек исчезает за массивной школьной дверью.

В тот день она не дошла до школы. Водитель грузовика, не справившись с управлением, сбил ее прямо на тротуаре около подъезда. Она погибла мгновенно. Они с женой, услышав визг тормозов, были около нее через минуту, но помочь уже ничем не могли. Их Ангела не стало. Ей было всего восемь.

Почти год прошел как в тумане, они оба не помнят, как они прожили его. Говорят, многие расходятся после потери ребенка — видят друг в друге вечное напоминание о трагедии. У них было наоборот. Они стали еще больше заботиться друг о друге, боясь потерять последнюю ниточку, которая держала их на этой земле. Жена стала часто ходить в церковь, много молилась. В комнате появился целый иконостас, у которого жена каждый вечер проводила как минимум по часу, шепотом читая молитвы и прося о чуде. Даже на даче она повесила в левом углу небольшую икону Казанской Божьей Матери. Раньше они, выросшие в семьях атеистов в 80-х, никогда не обращались к Богу, и как делать это правильно, не знали, но он был рад, что после молитв жена становится спокойнее и меньше плачет. Как ни странно, умереть не хотелось ни одному из них, хотелось, наоборот, жить и дождаться, чтобы она к ним вернулась. Каждое утро они надеялись, что, проснувшись, они услышат ее радостный заливистый смех или крик соседа, старичка-ветерана дяди Леши: «Ах ты фулюганка!»

У дяди Леши было плохо с ногами, поэтому большую часть времени он проводил в квартире. Но бывшему фронтовику было скучно сидеть без дела, он сам себя назначил дежурным по мухам и комарам, которые часто залетали в квартиру с улицы. Он превратил это в настоящую охоту: использовал липкие ленты, какие-то ядовитые противомушиные мелки «Машенька», все время кричал «Закрывайте двери, ироды!», и очень любил потом вечером на кухне рассказывать соседям, скольких он сегодня лазутчиков уничтожил.

Один раз дядя Леша шел по длинному коридору, присматривая очередную жертву, как вдруг дочка нашла между дверей банку из-под кофе с дырочками в крышке, которую, как потом выяснилось, забыл там пару недель назад еще один сосед, приехавший с рыбалки. Видимо, хотел еще раз через недельку съездить, а потом не смог, и про баночку забыл. А в баночке были… кто бы вы думали? Опарыши, конечно! У них там была еда и немного воздуха. Поэтому за две недели они не только не сдохли, но и значительно изменились. И когда любопытная дочка прямо перед носом фронтовика резко открыла эту блестящую банку, в небо взмыла целая штурмовая бригада жирных синих мух! Штук пятьдесят как минимум.

«Ай фулюганка!» — Истошно кричал дядя Леша, отмахиваясь от пикирующих на него мухо-бомбардировщиков. А она, знай, заливалась от смеха.

Вот как раз эта фотография: хохочет так, что гланды видно! Лет шесть ей тут. И дядя Леша растерянный такой с газеткой в руках.

Но чуда, которого они так ждали, не случалось. Ее звонкий смех больше не звучал в коммуналке, и запах молочной карамели оставался только в памяти и иногда снился им обоим, и тогда они улыбались во сне. Но жена не зря молила Бога, он дал ей утешение — случилось другое чудо. Лучше даже сказать, три чудесных чуда случилось у них.

Сразу после годовщины у них родилась дочка. Потом друг за другом на свет появились еще два сына. Жена, как пчелка, завертелась, закружилась в вихре бесконечных забот, памперсов, баночек с «Нутрилоном» с лактозой и без, и куче прочих домашних забот, которые есть всегда в семьях с маленькими детьми.

Потом они переехали в большую отдельную квартиру, и забот стало еще больше. Жена самозабвенно отдавалась детям, дизайну, хозяйству, все время придумывала что-то новое: то занавески новые повесит, то аквариум закажет. Он был безумно рад, что жена вернулась к жизни, старался как можно больше зарабатывать, чтобы этой прекрасной женщине, которая подарила ему четверых детей, хватало средств, чтобы заниматься воплощением в жизнь своих дизайнерских задумок.

Дети получились замечательные: росли послушными и здоровыми, но ее место в его душе было никем и ничем не занято. Оно было свободно, и постоянно болело, как незаживающая рана. Каждый из троих детей занимал свое место, и оно было у него для каждого из них, но ее пространство было пустым, и иногда казалось, что в нем холодно и воет ветер, как при сквозняке. Теплый запах молочной карамели — он по нему безумно тосковал. И еще по ее заливистому смеху.

Поэтому в этот день он и уезжал один, чтобы жена не видела, что ему все еще очень плохо, и не пыталась безуспешно помочь, и, что еще хуже, чтобы не страдала вместе с ним.

Перед Новым годом они с женой ездили в детские дома. Это была традиция уже лет восемь. Жена решила, что надо обязательно дарить подарки детям — радовать их, как бы в благодарность за то, что Бог не отвернулся в трудную минуту. Он не любил эти поездки. Нет, он с удовольствием покупал подарки, готов был купить еще в три раза больше, но сами поездки не доставляли ему удовольствия. Ему было жалко детей, и он злился на их родителей, ведь там у многих они живы и относительно здоровы, если можно назвать здоровыми людей, добровольно отказавшихся от самого дорогого в жизни. Но ради жены он всегда ездил — разводил костер, жарил сосиски, носил коробки. Дети радовались, водили хороводы, смеялись.

Последним был детский дом недалеко уже от их дачи, километрах в тридцати. Он жарил последнюю партию сосисок во дворе, когда услышал громкий детский плач. Маленькая девочка лет четырех сжимала в руках пустую пластиковую тарелку, такую же, как те, в которые накладывали уже поджаренные сосиски. Около ее ног две большие собаки довольно облизывались и тянулись к еще пахнущей мясом тарелке.

Он отогнал собак. Оказалось, что девочка принесла свою сосиску, чтобы угостить котят, живущих в подвале, но собаки перехвалили добычу.

— Ой, и всего то! — Он засмеялся. — Пойдем, покормим вместе твоих котят.

Котят было двое: рыжий и серый. Рыжий вставал на задние лапки, мурлыкал и тянулся приласкаться прямо к лицу девочки. Она звонко засмеялась. Ее смех показался ему таким знакомым.

— А ты приедешь ко мне на сам Новый год? — Вдруг спросила она, хитро прищурив глаза.

— Нет, наверное, буду дома с семьей. — По одному из пустующих коридоров в его душе пролетел очередной ледяной ветер.

— А на Старый Новый год?

— А ты знаешь, что это за праздник?

— Конечно! — Девочка сделала важное лицо. — Это когда кого-то из семьи в первый Новый год не смогли поздравить, то приезжают к ним и дарят плюшевых медведей!

— Надо же! А почему именно медведей?

— Потому что у нас так на картине в коридоре нарисовано, она так и называется «Старый Новый год». Там Дед Мороз достает медведя из мешка и дарит девочке. Наверное, не смог ее в первый раз поздравить. Приедешь?

— Не знаю пока.

— Приезжай. Я буду ждать! — Девочка помахала ему рукой, засмеялась и упорхнула внутрь здания.

«Смешная, — подумал он, — кругленькая такая же, как она, и ревет так же громко и искренне, как будто вселенское горе случилось — сосиски сперли. И медведи эти — забавно». Он улыбнулся.

Водка как-то не шла сегодня. Он перебирал фотографии. На глаза ему попалась одна, где она держит в руках плюшевого медведя, который, в свою очередь, держит в лапах пришитое к ним красное сердце. Здесь ей восемь. Это одна из последних ее фотографий.

А вот сам медведь стоит тут же, на полке на даче. Он подошел поближе со свечкой, чтобы рассмотреть медведя, в этот момент пламя осветило угол, в его свете золотая краска на иконе Казанской Божьей матери, оставленной тут женой, отразила свет совершенно невероятным образом, создалось впечатление, что икона светится сама по себе.

Если кого-то из семьи забыли поздравить… Все встало на свои места. Паззл снова сложился!

Отставив от себя рюмку и откинувшись в кресле, он первый раз за десять лет почувствовал какое-то невероятное спокойствие. Надо отоспаться. Завтра будет очень важный день.

Утренний снег скрипел под колесами автомобиля, он подъехал к воротам, сторож, проверив, что номер есть в списке, открыл ворота. На переднем сиденье покачивался большой плюшевый медведь с красным сердцем в лапах.

Его уже ждали: в вестибюле рядом с заведующей стояла маленькая русоволосая девочка в смешном стареньком фланелевом платьице и войлочных тапочках. Она радостно кинулась к нему навстречу. Он взял ее на руки, прижал к себе, глубоко вдохнул, и вдруг такой знакомый, теплый запах молочной карамели начал медленно растекаться внутри, согревая каждую клеточку, пока не заполнил все его душевные пустоты каким-то благостным уютным спокойствием и умиротворением.

Неожиданно откуда-то ДДТ тихо запели последний куплет уже известной песни:

«Взлетев на прощанье, смеясь над родными,

Смеялась я, горя их не понимая.

Мы встретимся вскоре, но будем иными,

Есть вечная воля, зовет меня стая….»

16 января 2012 г., г.Санкт-Петербург