Будто догоняя собственный взгляд, быстро шагал Степан по широкой полевой равнине. В лицо неприветливо дул осенний ветер. Но вдруг забылась и эта неприязненность погоды, как только на горизонте затеплились огоньки села.
Радость так и хлынула в груди. Но в последующий миг наилучшие чувства поглотились воспоминаниями. Степан остановился. Поднес к глазам дрожащие ладони. Так хотелось закрыться ему от вины, от прошлого. Но тень лет будто слилась с вечерним сумраком и все глубже оседала в душу.
Лишь когда услышал за спиной шум автомобиля, встрепенулся. По освещению определил, что в село направляется автобус. Испуганным зверем бросился к ближайшей скирде. А переждав, уже не пошел, а побежал напрямик через пашню к селу.
...Со стоном открылась металлическая калитка. С каждым шагом Степан чувствовал, как тяжелый комок подступает к горлу. И когда уже упал на колени возле могилы, слезы горячими струями потекли по лицу.
— Мама, — только и смог сказать он, крестясь в сторону кладбищенского храма.
С прошлого донеслись мольбы мамы, те, что десять лет назад... когда вваливался пьяный в дом и требовал последний пенсионный рубль.
— Сынок, где же я тебе возьму денег? Уже и на хлеб не осталось. Опомнись, сынок, опомнись. Оставь эту плохую компанию, — умоляла его, роняя горькие, как полынь, слезы, поседевшая раньше времени, с высохшим лицом мать. Сколько времени уже боялась показаться на улицу. Знала, опять будут советовать заявить, отправить на принудительное лечение. Разрывалось от таких советов материнское сердце. Разве могла его, единственного сына, который с шести лет рос без отца? Почернел бы еще больше мир... Надеялась упросить.
И вот он снова шатается перед ней. Страшный... Исхудалый... Смотрит равнодушными ко всему глазами.
— Мне нужны деньги! — крикнул он и стукнул кулаком в стол.
— Нет, сынок, нет, — еле слышно молвила мать.
— Как это нет!? Для меня нет!? — закипел от злости Степан и рванулся к углу комнаты, где висела ветхая, но дорогая для матери икона Пресвятой Богородицы. Он бросил образ на пол и начал пихать ногами обломки, оставшиеся от него...
...Драка с «друзьями», милиция, суд, приговор. А мать ведь умоляла: «Не пей...», — больно давило сознание. Степану хотелось, чтобы раскололась под ним земля и схоронила его... И лишь какой-то внутренний голос успокаивал: «Ты отбыл срок наказания, тебе тридцать лет, у тебя еще все впереди». Но другой — голос совести — не переставал упрекать: «Ты преступник».
В борьбе с собой миновал Степан открытую калитку. А вскоре уже шел улицей родного села. Шел чужой, никем нежданный, закрывая лицо от тех, кому так хотелось пожать руку, кого так хотелось обнять. «Не простят, не простят» — мучился дорогою. Неожиданно наступил на что-то твердое. Присмотрелся, и все перевернулось внутри. Рассмотрел бутылку с водочной этикеткой. Грязь так не отбрасывают от себя, как отшвырнул Степан от себя стеклянную чистую посуду. Он отбросил отраву жизни. А через какую-то минуту ходьбы его остановил детский смех, что доносился с большого, наполненного светом, дома.
— Оля, любимая. Теперь у тебя семья, все. Я никогда не буду... Она, она забрала мое счастье, — не заметил, как сказал в голос, и пальцем, словно кому-то, показал вглубь улицы, где лежала пустая бутылка. После этого, тяжело вздохнув, Степан пошел дальше.
Вскоре он поравнялся с перекошенными воротами. Ступил на двор, и сразу, будто освободился от тяжелого груза, вдохнул полной грудью ночную прохладу так, как когда-то пил в зной родниковую воду. Подошел к дому. Гладил руками осыпавшиеся стены и представлял, что вот постучит в стекло, вспыхнет в окнах свет, и на порог выйдет мама. Но ночная тишь возвращала к действительности. И вовсе тяжело стало на душе, когда на двери увидел громадный заржавленный замок. В сухой траве нащупал какую-то железку. Оторвал страшный предмет и уже в комнате нетерпеливо чиркнул спичкой.
Все было на своих местах. Так, будто и не оставлял дом. Лишь густая паутина висела в углу на месте иконы. Степан начал отрывать ее рукою. Но клейкие седые нити обтягивали руку, будто не разрешали убрать время.
Упал на пол спичечный коробок. Степан сел на скамейку возле стола, напротив окна. Впервые за столько лет он увидел прежние звезды — красивые и яркие. Долго смотрел так, пока сон не взял его в ласковые объятия.
Разбудил Степана холод... За окном светало... Он поднялся, вышел на улицу. Деревья в саду склоняли пред ним багряные ветви.
— Признали, — с улыбкой промолвил Степан и поспешил к ним, трогая их рукой, будто здороваясь...
— Здравствуй, Степан!
Степан вздрогнул. Повернулся. Растерянно смотрел на белобородого человека, что оперся на палицу.
— Здравствуйте, дед Иаков, — несмело ответил на приветствие Степан, не осмеливаясь взглянуть в глаза старику. «С каким намерением пришел?» — Грызла мысль.
— Вижу, ходишь, как сам не свой. Не нужно. Молчи. Знаю, сейчас не до рассказов тебе, поэтому и не расспрашиваю о прошлом. Лишь хочу спросить, как думаешь жить дальше, с чего начнешь?
— Я теперь начну с иконы. Я куплю в храме и поставлю в угол икону Пресвятой Богородицы, перед которой так любила молиться мама.
С этими словами Степан приклонился к дереву, и было видно, как вздрагивают его широкие плечи. На густые черные волосы легко ложились багряные листья. А Степану казалось, что это мама гладит его, как в детстве, рукою, прощая за все.
1988 г.
