Бревно

Источник: В. Крупин, Г. Юдин «Нечаянная радость», изд-во «Детская литература», 1998.

Кузнец да жестянщик по краям деревни селятся, чтоб не досаждать своим стуком и грохотом соседям, а куда же отселять мужа с женой, во вражде живущих?
С утра до ночи в избе Степана и Марфы визг, будто кошке хвост прищемили. Это Марфа с мужем беседует. Когда же пушки грохочут, это Степан противника громит. Много лет без мира воюют и, хоть молодые совсем, однако от злости состарились раньше времени. Да и было бы из-за чего воевать! Спроси каждого, из-за чего спор был, зачем посуду били, и не вспомнят.
Однажды, как и всегда, ссора, будто порох от искры, вспыхнула, и такие позорные слова Степан про себя услыхал, что, задохнувшись от злости, пулей из избы вылетел и так дверью грохнул, что стекла задрожали и иконка Николы с гвоздика на пол упала.
Чуть не бегом три улицы Степан отмахал. Волосы всклокочены, пиджак не застегнут, так и шагнул, сам не зная, зачем, в маленькую церковь. Стоит, дышит тяжело. Какие там молитвы – ничего на ум не идет!
Подходит к нему какой-то бедный старичок, лысый, с седой бородой.
– Что, – говорит, – Степан, опять воевали?
– Откуда знаешь-то?
– Да ты весь кипишь! Из глаз искры, из ушей дым, изо рта пламя.
«Ну погоди, змеюка, – Степан думает, – вернусь, я тебе все волосья повыдеру! Вон как мужика довела – уже все видят!»
– Не-ет, Степанушка! Эдак ты ее не одолеешь, – будто мысли его прочел, говорит старик.
– А ты, что же, секрет какой знаешь?
– Знаю, – улыбается, – пойдем, покажу. Выходят из церкви, идут по улице. – Вот, погляди, – указывает старик на двух мужиков, что пытались тяжелое бревно в ворота втащить. Мужики красные, злые, пыхтят, ругаются, ничего у них не выходит, потому что бревно поперек ворот пытаются протащить.
– Заходи назад! – орет один.
– Сам заходи! – огрызается второй. Ругались, ругались, никто уступить не хочет. Плюнули, бросили бревно и ушли в разные стороны.
– Вот и вы так же друг дружке не уступаете. Гордыня в вас беснуется, а она до добра не доведет. Как эти с бревном не вошли в ворота, так и вы со своей гордыней в райские врата не пройдете.
Степан в затылке скребет, стоит насупившись.
– Ага, – говорит, – уступлю я ей, а она – нет. Будет ли польза?
– Будет, будет! – улыбается старичок. – Грязь грязью не смоешь, огонь огнем не загасишь. Только покорное слово гнев укрощает.
Пока Степан думал, сапогом землю ковыряя, старик ушел. Пошел и Степан к себе. Только вошел задумчиво, Марфа с лавки подскочила – и к нему со скалкой! Еле терпения ей хватило, чтоб мужа дождаться и чтоб последним словом не его грохнувшая дверь была, а ее ухватистая скалка. Замахнулась на него привычно, а он и не закрылся, и не отпрыгнул, и не схватил табурет в оборону, а сделал то, от чего у Марфы рука ослабла и скалка из вялых пальцев на пол брякнулась. Поклонился Степан ей в пояс и говорит с покаянием:
– Прости меня, Марфа, что в доме у нас не мир, а война. Моя вина, что ни в какой малости тебе не уступаю. Теперь же слова поперек не скажу.
Марфа глазами хлоп-хлоп. Не-ет, думает, не проведешь! Хитрость какую удумал! Не на такую напал! Однако на стол собрала, в молчании пообедали. Марфа за мужем настороженно наблюдает, ждет от него каверзы, а каверзы никакой и нет. «Может, он от скалки головой повредился?» – думает. Так до самого вечера Степан ей во всем уступал, ни в чем не перечил, и вот это Марфу и взбесило. Давай ни с того ни с сего кричать, визжать, ногами топать, а Степан все одно талдычит: «прости» да «прости».
– И что же это я одна, как припадочная, верещу? – опомнилась наконец. – Рядом с такой кротостью собакой гавкаю!
Села на лавку – и ну реветь!
– Ой, и да чего же мы с тобой наделали-и-и! Ой, и на чего же мы свою жизнь потратили-и-и!!
А Степан рядышком сел, обнял ее и тоже басом заревел. Так и ревели, пока не устали. Как семена имеют нужду в дожде, так и душа нуждается в слезах, чтобы смягчить ее черствость и жестокость. Вот и эти, отплакавшись, по-новому на себя глянули и улыбнулись.
– А ты чего это, Степан, вдруг такой добрый стал?
– Да один старик мне бревно показал, оно-то меня и перевернуло. – Наклонился и поднял с пола иконку Николая Угодника. – Господи! Да ведь это он, тот старик! Да быть такого не может!
И после этого чуда стал Господь деток им слать – одного за другим, одного за другим, так что люльку едва освобождать успевали.
Покорное слово гнев укрощает.