Нарисованная икона

Бабушка! Ну скажи , почему у меня не получается иконы рисовать , - вертелась вокруг стола маленькая Вика и периодически пальчиком дотрагиваясь до новых пельменей, которые мастерски и с невероятным проворством лепила крепкая дородная женщина. Потому что это тебе ни к чему! — ответила женщина, бабушка семилетней Вики. — Мы живем в такой глуши, что среди жителей нашей деревни верующих людей нет! Река, тропинка, дом — вот наша вера! И ты прекрати чушь выдумывать. Сама боишься мимо нашего разрушенного храма ходить, а тут вздумала иконки рисо­вать! Эка невидаль! — сердито ворчала Анна Григорьевна. Вика стояла с широко распахнутыми глазами, и в уголках ее губ трепетали неверие и легкий страх от того, что она слышала от родного человека. Ведь с самого рождения она только и жила со своей любимой доброй бабушкой. Мамы и папы у нее никогда не было, да и она не спрашивала о том у бабушки, где они мог­ли быть. А Анна Григорьевна могла бы ей всю правду рассказать, только не видела в этом толку. Девочка слишком своеобразная и история о том, что мать родила ее от нелюбимого человека, и, бросив, сбежала с новым кавалером за границу, мало впечатлила бы Вику. Ведь они жили в маленьком селе Остапково во всеми за­бытой глубинке России. В деревне 25 лет уже стоял бурьяном поросший заброшенный Храм Архистратига Михаила. Некогда красивый, он превратил­ся в печальное отражение поломанной и разрушенной в начале века веры и духовности русского народа. Голубая краска облезла, покрывшись желтыми странными разводами, купол слегка накре­нился, крест посерел, но все же в ночи выглядел достаточно стро­го и странно. Вика всегда боялась на него смотреть из окна, когда темнело. Ничего угрожающего в нем не было, но ее пылкая душа трепетала от того, что этот храм, призванный собирать людей для общего блага, молитвы Богу, теперь походил на какой-то безжиз­ненный, одинокий, всеми забытый остов. Бабуль, лошадки, куры, уточки у меня получаются, девочки и мальчики тоже, почему же тогда у меня не выходят иконки? — не унималась Вика, задумчиво глядя на прирастающую гору пельме­ней.Потому что у нас нет икон и никогда не будет. А из головы при­думывать очень сложно. Лошадей, кур, уток и людей ты видишь часто, а икон у меня самой никогда не было. У моих родителей тоже. Всю жизнь без них жили, и еще как-нибудь проживем. Кре­сты, молитвы, иконы — это дело попов, а не наше! — молвила, не отрываясь от своего дела, Анна Григорьевна. —Не обзывай так батюшек, — возразила Вика, — они умные, до­брые и хорошие! Хм, — ухмыльнулась Анна Григорьевна, — ты откуда знаешь? Вика слегка покраснела и промолчала. Она еще не думала, как осмелиться рассказать своей бабушке о том, что днем, когда она гуляет с детворой, она почти всегда убегает к храму, бродит во­круг и внутри него, натыкаясь на фрагменты икон, маленьких и больших, долго думает, стоя над ними и мечтает дома нарисовать такую же, как здесь. Милую, добрую, притягательную, от которой и взор не оторвать, хочется прижать ее поближе к сердцу и хо­дить так всегда. К тому же, когда она в последний раз там была, в прошлый четверг или пятницу, она случайно столкнулась с неким священником и двумя мужчинами, о чем-то громко разговаривав­шими. Как начать строительство, где взять денег, как придумать новый проект храма. Когда она незаметно попыталась мимо них проскочить, священник окликнул ее ласковым голосом и позвал к себе. Вика подошла, потупив от стыда взор. Здравствуй, милая, — сказал добрый батюшка, мужчины тоже заулыбались, глядя на очаровательную и смущенную Вику. — Ты одна здесь гуляешь? От таких слов Вика чуть не потеряла сознание. Она знала, что гу­лять вдалеке от дома могут только упрямые и непослушные дети, к коим она себя не причисляла, так как всегда старалась слушать и понимать бабушку, но соврать она тоже не могла, потому что бро­дила все-таки одна. Отчего еще больше раскраснелась, но тихим голосом сказала:

Да, одна. Батюшка удивленно и с интересом посмотрел на девчушку.

И не боишься, тебя ведь дома могут потерять и сильно отругать за это? Вика, поняв, что одним словом правды не обойдешься слегка осмелела и дрожащим голосом, глядя на батюшку с надеждой, сказала:

Я немного умею рисовать и хотела бы нарисовать для себя иконку, чтобы ей молиться. У нас дома нет ни одной, — чуть ли не навзрыд произнесла последние слова Вика.

Как тебя звать, милое дитя? — спросил священник.

Вика, — хлюпнула носом девочка.

Виктория, значит, Победа! — задумчиво и с восторгом произнес батюшка. — Викочка, а ты крещеная? — снова обратился к девочке священник. Вика изумленно посмотрела на батюшку. А тот молвил:

Просто я не вижу на тебе крестика. Вика была некрещеной и ничего об этом не знала. Случайно най­дя у полуразрушенного храма иконку и возжелав иметь такую же у себя дома, только более красивую и яркую, она даже не помыш­ляла сейчас о том, о чем ее спросил священник. Она протянула ему руку, и на ладони сверкнул грязной глазурью осколок старой иконы, который она изучала всегда, прибегая к храму и пряча его всегда в свой тайник у входа возле разрушен­ной лестницы.

Вот, эту я хочу нарисовать, — сказала Вика, глядя на огромный золотой крест на груди у батюшки. А креста, как у вас, у меня ни­когда не было. 

Отец Виталий с нежностью посмотрел на девочку и сказал:

Поцелуй! Вика поцеловала крест у священника, и в душе у нее словно что­то засияло. Она совершенно перестала стыдиться и бояться, что оказалась сейчас здесь одна, с этим добрым батюшкой и двумя незнакомыми, но тоже добрыми по виду дядями.

Вот и умница! Это Апостол Андрей Первозванный, радость моя! Ты его хочешь нарисовать? — спросил священник, улыбаясь.

Да, батюшка! — смело ответила Вика. — У меня даже краски есть хорошие и листы бумаги подходящие, только я никак не могу за­помнить его черты, дома забываю всегда с чего начать. А от храма я не могу утащить иконку домой, это ведь ее дом, ей в чужом месте плохо будет! — с досадой молвила Вика. К тому же, я бы тоже хо­тела носить хотя бы маленький такой крестик как у вас, а у меня его нет.

Значит ты не крещеная, милая, — задумчиво произнес священ­ник.

Наверное, — ответила Вика.

А ты хотела бы креститься?

Очень, — обрадовалась Вика, чувствуя, что это что-то очень хорошее.

 А с кем ты живешь?

Я живу одна с бабушкой, вон за тем пригорком одинокий домик стоит, — Вика оглянулась и показала на свой дом.

 И ты так далеко бегаешь, чтобы насмотреться на иконки?

Да!

Ну, дитя мое!

Мне не страшно. Я себя так спокойно и хорошо здесь чувствую, что согласилась бы скорее тут жить, чем в нашем домике, где мы живем с бабушкой. И она в Бога не верит!

Не верит?

Да, не верит! Говорит, уверует, если восстановится этот храм когда-нибудь, а так как этого никогда не произойдет, то и душу для благородных стремлений она не будет пока тревожить.

Вот дела, — изумился священник. Наверное, и тебе не разрешит креститься, раз мамы и папы у тебя нет, и она сама тебя воспиты­вает?

Да. Не разрешит.

Хорошо, дочка. Тогда ты сама молись, искренне проси у Бога и Святого Сергия Радонежского, чтобы он помог тебе научиться ри­совать иконы. Когда он был маленький, тяжело давалась ему учеба, но по молитвам своим он достиг в учении таких высот, что стал не только самым умным человеком своего времени, но и святым, первым игуменом Святой Руси. А Апостол Андрей Первозванный первым пришел на Российскую землю крестить ее святым духом от Самого Господа нашего Иисуса Христа, поэтому не зря именно его ты хочешь нарисовать в качестве своей первой иконки. Я ду­маю, у тебя все получится, дитя мое, — погладил с нежностью отец Виталий маленькую Викторию, очарованную словами батюшки, каких она еще ни от кого не слышала. Вика посмотрела на запыленный образ. — Андрей Первозванный. Значит, и ему можно тоже молиться? — спросила девочка.

И ему тоже молись! — сказал священник. Вика подпрыгнула и засияла от радости, широко улыбаясь свя­щеннику.

Хорошо, я побегу тогда, — прозвенела она.

Беги, дитя мое. И передай своей бабушке, что храм скоро вос­становится. Эти слова девочка услышала уже на бегу, которые долетали до ее слуха как волшебное пение ангельских созданий. «Что-то хоро­шее в этом есть», — подумала она и как ни в чем не бывало вер­нулась домой. Сейчас об этом приключении страшно было рассказывать. Так как река, тропа и дом, как говорит бабушка, в качестве веры не совсем бы одобрил батюшка, которого она повстречала. Она лишь промолвила заговорщическим шепотом:

Я слышала, как кто-то из соседей сказал, что наш храм скоро восстановят, — и глянула на бабушку. Анна Григорьевна усмехнулась.

 Вот когда это произойдет, твоя бабушка наденет косынку и пер­вая войдет в этот храм, чтобы убедиться в этом воочию, а пока я глубоко в этом сомневаюсь и тебе советую не забивать голову ерундой. Помоги мне лучше в мешки вот эту партию упаковать. Мы нынче не только пельмени будем сами кушать. Но и продавать в ближайшем городке. Дядя Семен нас будет отвозить для работы на своем тарантасе. Поняла? А то денег совсем нет, а осенью тебе в школу! Тетрадки не на что купить! То, что осенью Вике предстояло отправиться в школу, она знала и не беспокоилась . Она принимала это как суровую неизбежность, которой она готова была покориться и даже завоевать, если нуж­но будет, чтобы бабушка ею гордилась. Но больше всего ее сейчас волновала встреча со священником. Упаковав все пельмени, которые бабушка собиралась вывезти на продажу, девочка решила помолиться о том, чтобы у нее рука сама начала выводить нужные линии для получения святого лика. Раз за разом оставляя недоделанными наброски, Вика оставалась недовольной своей работой. «Лицо кривое, рука не там начала прорисовываться, взгляд угрюмый», — думала она, поторапли­ваемая бабушкой, которая твердила ей, чтоб она лучше этикетки  для мешочков с пельменями рисовала, а не всякими глупостями увлекалась.

Андрей Первозванный, Сергий Радонежский, Боженька, пожа­луйста, помогите мне, — внутренне молилась Вика, каждый раз вырисовывая «не то», как она думала. Про этикетки она и думать не хотела, складывая свои первые ри­сунки икон в стол. Анна Григорьевна, потрясенная равнодушием внучки к своему же будущему и ее нежеланием рисовать яркие картинки для продажи, однажды закинула в печь все Викины духовные старания и спо­койно сожгла детские молитвы в карандаше. Вика никак не могла напрямую спросить у бабушки, куда поде­вались ее иконы. Почему она их нигде не может найти. Краски и бумага на месте, иконок нет! Анна Григорьевна удивленно смотрела на внучку и, словно желез­ная леди, не желала отвечать малышке, хоть та и была уже доведе­на до слез и отчаяния. Все еще надеясь на свою плохую память, Вика в очередной раз прочесывала все углы дома, думая отыскать потерянные работы, чтобы продолжить попытки после горячей молитвы. Лошадей, уток, коз ей совершенно не хотелось больше рисовать. Тем более после такой встречи со священником, который дал ей поцеловать свой крест. Это же честь какая! А тут еще бабушка со своими эти­кетками! Придумала же! Потратив на тщетные поиски еще три дня, девочка с вопрошаю­щим взором наконец-то посмотрела на бабушку. А та совершенно серьезно — на печь. У Вики ноги подкосились. На глазах появились слезы.

Неужели ты сож-... сож-.., — не могла произнести этого слова Вика, — сожгла мои иконки, бабушка? — Да, Вика, — властным, беспощадным тоном заявила бабушка, — все до одной! И даже слегка грозно притопнула ногой для пущей важности. Вика зарыдала не своим голосом и выбежала прочь. Как ты могла, бабуля, — слышался удаляюшийся рев девочки, от которого и у Анны Григорьевны похолодело в душе.

    Куда это она? — И внутри у бабушки что-то «шевельнулось», а потом «перевернулось». Бежать за внучкой Анне Григорьевне не представлялось возмож­ным. У нее давно уже болели и отекали ноги, да так, что иногда она и передвигаться по дому не могла. Только с помощью внучки или палки-костыля. Вика же удалялась все дальше и дальше от своего дома, туда, где она не услышит больше отвратительных слов любимой безжа­лостной бабушки и не увидит эту страшную черную пасть печи, поглотившей ее работы. Анна Григорьевна не находила себе место. Вика пропала на неделю, а казалось, что уже целую вечность она ее не видела. Пожилая женщина сразу заметно осунулась и посерела лицом. Гордый нрав не позволял ей думать о том, что ее неправота могла причинить такое бедствие в их маленькой семье. Однажды она уже испытала невыносимую боль, когда безвременно умер муж, Виктор Павлович, дедушка Вики, добрый и заботливый семьянин, потом сбежала из дома с каким-то проходимцем ее красавица­дочь Ольга (где она сейчас и что с ней?), оставив на ее старые пле­чи воспитание незаконнорожденного младенца? Теперь подрос­шая внучка, любимая крошка Вика, послушная и ласковая девочка, отдушина всей жизни ее, куда-то пропала из-за каких-то жалких огрызков бумаги. Что делать? Куда бежать? Кому жаловаться? И са­мое главное — где искать Викочку, этого чистого, наивного, про­стодушного и отчаянного ребенка? Анна Григорьевна окончательно поседела и стала беловолосой, словно стена печи, в которую она решительно закинула детские иконки. 

Вика не возвращалась, и никто из соседей даже не видел ее. Однажды кот Дымок чем-то загремел на чердаке и слетел оттуда как ошпаренный. Анна Григорьевна, словно влекомая чем-то невидимым, поднялась наверх, чтобы прибраться на захламленной террито­рии, давно забытой и заброшенной, на которой даже кот не мог нормально находиться. Среди разбросанных вещей, табуреток, картин и разного старого хлама Анна Григорьевна сразу об­ратила внимание на один лежавший как-то по-особому листок бумаги. Она осторожно подняла его и сквозь темноту увидела работу своей внучки: неуверенно, но искренне нарисованную иконку Андрея Первозванного, красочную, почти живую и такую радостную и ясную, будто она пыталась заговорить с женщиной. Анна Григорьевна прижала ее к груди, и, закрыв глаза, подумала: «Самая первая Викина». Спустившись вниз, она зажгла свечи, какие были в доме, вытащила из сундука шелковый платок, по­ставила дрожащими руками внучкину иконку на печь, и, перекрестившись, встала перед ней на колени, замерев в странной позе. Сколько прошло времени час ли, день ли, месяц — никто не знает. Анна Григорьевна, не помня себя, истово молилась пред этой единственной иконой о возвращении пропавшего ребенка. Стоя на коле­нях и крепко прижимая просящие ладони к груди, она взывала о помощи не только Андрея Первозван­ного, но и Господа, Пресвятую Богородицу, всех святых, имена которых она помнила и знала. С этой поры в доме у Анны Григорьевны стали гореть только свечи и старая лампада, которую она случайно нашла в сундуке на чердаке, пытаясь навести там порядок после неудачного Дымковского визита туда. С приходом каждого вечера она покорно принимала все ту же позу все перед той же иконой, плача и искренне молясь перед ней за Вику. Чтобы простила ее крошка и вернулась домой. Ведь она совсем не этого хотела добиться, хоть и сожгла все ее работы в порыве гнева и беспокойства за нее же саму, Вику. Накануне дня памяти святой Анны, который в доме верующей девочки ничего не значил, в дверь жен­щины постучали. Робкой поступью в дом вошел священник в рясе. Отец Виталий, встречавшийся с Ви­кой у старого храма, слегка поклонился женщине и густым приятным басом молвил: «Мир дому сему!». Анна Григорьевна онемела от неожиданности. В доме пахло ладаном, сама она была не похожа на себя, в платочке, со смиренным, добрым взглядом, полным боли, печали и тоски. Отец Виталий посмотрел в сторону печи, где стояла по-детски нарисованная иконка Андрея Первозванного и с возгласом замер. Анна Григорьевна тоже поспешила взглянуть на иконку. Из глаз Святого Апостола медленно струились две капли мира, источая по всему дому тонкое, едва уловимое, ни с чем не сравнимое благоухание. Отец Виталий просиял полный восторга и благодатного переживания. Анна Григорьевна привстала и замерла от удивления и благоговейного страха, не имея возможности слово сказать и хотя бы поздо­роваться с незнакомым священником, а в эту минуту неожиданно в дом вбежала Викочка со словами: «Бабушка, я вернулась крещеной христианкой!» — и в радостном порыве бросилась на грудь родной бабушке, по которой скучала и за которую молилась, живя в огромном семействе гостеприимного и заботливого отца Виталия.