Игумен Валентин долго молился возле немногочисленных могил на территории обители и внезапно сказал: "Послезавтра я умру". Монахи не придали значения его словам, молод настоятель, вот только пятьдесят исполнилось. Но на другой день земля на месте, где молился настоятель, осела, и было видно, что она приняла очертания могилы.

…Наутро игумена Валентина нашли убитым в своей келье. Недели две следственные органы опрашивали немногочисленную братию, обыскивали окрестности, да всё без толку.

* * *

Отец Никодим уединился в таёжном скиту уже давно. Родившийся в семье потомственного охотника-промысловика, он был в тайге, как дома. Верным помощником батюшки была лайка Альма. Раз в месяц в скит добирался на лошади монах, привозил немного сухарей, крупы и монастырские новости. От него и узнал батюшка о смерти игумена Валентина. Убитого настоятеля в своих молитвах отец Никодим поминал с той поры ежеутренне уже несколько лет.

…Солнечным августовским днём батюшка вышел к лесному озеру, Альма бежала впереди, вынюхивая воздух. С дальнего, заболоченного берега раздался птичий гвалт, потом человеческий крик. "Двое"! - определил опытным слухом батюшка. Но вот шум прекратился, лишь крики встревоженных птиц доносились со стороны болота. Старец кликнул Альму и поспешил по кочкам на их гомон. Ух, ах, бурлила трясина. Всё стихло. "Ох, один уже утонул, а другой еще полощется", - батюшка ускорил шаг. Альма бросилась вперед, вспугнула птиц и зарычала. Никодим подоспел вовремя, обессилевший, почти ушедший под воду человек успел намертво ухватиться за слёгу, протянутую ему отцом Никодимом. Он с трудом выволок на берег тяжёлое тело, одетое в робу и телогрейку, измаранную запёкшейся кровью. "ЗЭК беглый", - понял Никодим. - "Вот так дела…". У человека было прострелено плечо, он тяжело дышал. "Ну, ничего, пуля навылет", - вздохнул старец.

…Лишь через неделю, когда спал жар, Фёдор окончательно открыл глаза и больше в беспамятство не проваливался. Лечил отец Никодим беглеца отварами и травами долго, отпаивал крепким рыбным бульоном.

- Ты - сажа! - с грустью произнёс Никодим, и просверлил своего гостя строгим взглядом.

- Почему я - сажа? - спросил Фёдор

- Душа у тебя чёрная, только щёлочка едва видна.

Фёдор оглядел избушку. Посредине печь-каменка, на ней мятый алюминиевый чайник и пара чугунков, стол и две табуретки, у окна широкая лавка, покрытая звериной шкурой, кроватей нет, под дверью на чурбаке ведро с берестяным черпаком, ничего лишнего, все чисто, аккуратно прибрано. В углу под иконами теплилась лампадка, стояла сделанная из четырёх шестов разножка, заменяющая аналой, на которой лежала старинная раскрытая книга.

- Водка у тебя, старик, есть? - прохрипел арестант.

Старец молча подал гостю берестяной ковш. Фёдор хлебнул: "Что это"? Он хотел с досады плюнуть, но вода оказалась необычно приятной и вкусной, и он только хмыкнул.

Шли дни. Монастырского посланника отец Никодим в избу больше не заводил, сам заносил груз внутрь и принимал гостя на полянке, где стоял широкий чурбак, заменявший стол и пара чурбаков поменьше - стулья.

Беглый крепчал телом, вставал с лавки и уже выходил из избы подышать свежим осенним воздухом. Они почти не разговаривали. Никодим молча менял повязку Фёдору, давал ему пить горькие отвары, от которых тот морщился и плевался. Фёдор с недоумением наблюдал, как батюшка подолгу молился, а иногда возжигал ладан и тогда по избе шёл густой непривычный аромат, как ни странно, успокаивавший Фёдора, у которого на языке вертелись сотни вопросов.

- Дед, ты - поп или монах?

- И поп, и монах, - отвечал Никодим.

- Это как?

- А вот так…

Дни сливались в недели. Уже выпал первый снег. Озеро покрылось тонким льдом. Почти выздоровевший Фёдор даже помогал старику готовить нехитрую снедь, топил печь, вялил рыбу и делал кое-что по хозяйству. Монах из монастыря должен был приехать теперь только весной.

Старик не спрашивал гостя ни о чём, ждал, что тот сам расскажет. А Фёдор стал неспокоен. "Выдаст поп, не сейчас, так потом ментам сдаст. Кончать его надо и уходить", - размышлял он. - Собака вот мешает. Так и следит за каждым моим шагом. Поршни есть, по снегу пройду, жаль у попа ствола нет…"

Ночь, не спится…

- Поп, а поп, - позвал Фёдор. А тот лежит, молчит, словно мёртвый.

- Взять и задушить, - всё думал парень, - Нет. Лучше ножом, так вернее, да и привычнее.

Потихоньку стал, зачерпнул из жбана воды: "Странно руки что-то задеревенели"? Руки вдруг свело судорогой, по телу полыхнул забытый болезненный жар. Он с трудом выпил воду, потом кое-как берестяным черпаком зачерпнул ещё. Пил жадно.

- Ну что, сажа! Легче тебе бы стало, если бы убил меня, - раздался внезапно голос старца.

Фёдор испуганно вздрогнул, выронил черпак. Старец стоял сзади, будто и не лежал только что на лавке.

- Запомни, сажа! "Имя Божие есть самое сильное оружие против нечистой силы, против всех грехов и страстей"! - это наставления старца Зосимы.

- Чего? Какого Зосимы? - Очнувшийся Фёдор хотел уже кинуться на старика, но тот едва видимым в полутьме движением широко перекрестил бандита и тот, враз обессилев, как куль осел на пол.

- Да, сажа ты и есть сажа. Ну, слушай…

И Фёдор услышал из уст Никодима Евангельскую историю про благоразумного разбойника, распятого по правую руку Христа. Что-то сломалось в его душе, старый иеромонах заимел над ним безраздельную власть. Фёдор полностью покорился старцу.

- Это Богородичное правило. Его нужно читать сто пятьдесят раз в сутки, начинать можно и с пятидесяти.

Так прошел месяц, второй. Фёдор даже иногда зажигал лампаду, читал "Отче Наш…" и сам дивился необыкновенному спокойствию души. Но читать по пятьдесят раз в день "Богородице, Дево…" ему было в тягость. Бежать уже никуда не хотелось, да он и забыл о побеге, а просто наслаждался жизнью. Отец Никодим частенько беседовал с ним долгими вечерами о жизни, о вере, о Вечности, о заповедях. Фёдор не возражал против бесед, лениво отвечал что-то, но интереса не проявлял

- Фёдор, сходи, мрежи проверь, - как-то сказал старец.

Пошёл. Вдохнул полными лёгкими морозного таёжного воздуха и увидел то, чего не замечал раньше. Хрустальное озеро было окружено ивняком, покрытым густым инеем и казалось таким светлым и чистым, что даже было видно сквозь прозрачный, лёд, очищенный от снега февральскими ветрами, песчаное дно, и мелкие рыбёшки, скользившие по нему, казались сказочными.

Фёдор легко работал пешнёй, разбивая лед над местом, где стояли мрежи.

- Повезло, рыбы-то сколько, - радовался как мальчишка Фёдор. Неловко наступив на скользкую рыбину, с размаху ухнул в широкую прорубь. Моментально намокшая одежда сковала движения, мешая выбраться на лёд, руки скользили, ледяная вода обжигала. Ноги, тело стали неметь от холода, страх сковал сердце, забирая последние силы.

- Все, кранты! - Ужас захватил всё существо Фёдора. - Где поп?

Крик застрял в горле, Фёдор лишь сдавленно просипел нечто нечленораздельное. Потерявшие чувствительность пальцы уже не могли цепляться за ледяные выбоинки. Сознание ускользало. И спасительная мысль о Боге, откуда она взялась?

- Бог! Бог, где Ты? - Одеревеневшими губами Фёдор звал на помощь Всевышнего и не видел, как взявшаяся откуда ни возьмись Альма, рыча ухватила его за ворот и потащила наверх…

- Ну, со вторым рождением тебя, сажа! - Открывший глаза Фёдор, увидел над собой отца Никодима. - Бога благодари, дурень. Альма тебя удержала, а то бы под лёд ушёл.

…Вечером, после благодарственной молитвы Богу о спасении, Фёдор впервые исповедывался отцу Никодиму, его била дрожь, иногда он кулаком смахивал набегавшие слёзы.

- Я, отец Никодим, лишь сегодня подумал - ведь как я никчёмно жил, пил, гулял и с корешем в церквях, в домах иконы воровал, продавал. И… Я вашего попа убил… В монастыре. Помню, как он крикнул: "Ключей от храма не дам. Бога побойтесь". Потом помню, кровь у него на груди и появилось сияние над головой в виде радуги, упал он. А я остолбенел… Страшно стало. Посмотрел на свои руки, а у меня нож и кровь на нём. Убежали мы… А через год попал на зону по хулиганке, потом в побег вдвоём пошли…

- Ты убил, да дружок твой нож тебе в руку вложил, за то и поплатился, помер от наркотиков. Откуда знаю? Да вот знаю. Ладно, что теперь делать будешь?

- А, можно, батюшка, мне здесь остаться, куда я теперь?

- Подумай, не всё так просто. Ты сам-то крещён ли?

- Да, бабка в детстве крестила…

Весной Фёдор сдался властям. На суде свидетелем был и отец Никодим. Потом судья, пожилая строгая женщина в очках, говорила батюшке, что никогда ещё не видела столь искреннего раскаяния преступившего закон человека.

10 сентября 2009 г.