Cвт. Тихон Задонский говорит нам, что молитва бывает пяти видов: ледяная, холодная, теплая, горячая и огненная. Серьезный вопрос: как от ледяной молитвы перейти к холодной, а в идеале достичь какой-нибудь теплоты? Для этого, видимо, нужно умягчать собственное сердце.
Как? Позвольте рассказать мой случай.
В конце минувшего лета, когда прохладным утром приятно отправиться в дальний путь из пыльной и душной Москвы, Нина Константиновна, Сергей Попов и я, многогрешный, отправились в Оптину пустынь. По дороге, не доезжая до Оптиной несколько километров, в селе Нижне-Казачьем мы завернули к нашему другу — директору частного детского дома Андрею Завражнову.
Нина — добрая душа — накупила, невзирая на мои робкие протесты, в деревенском магазинчике коробки печенья, конфет и других сластей для брошенных деток (Боже мой! Как будто мы говорим о котятах, а не о детях!).
И вот, мы по разбитой, как после бомбежки, дороге подъезжаем к кирпичному домику барачного типа. Погожий денек, все детишки гуляют во дворе. Нам навстречу вышел «детский папа» Андрей Викторович. После приветствий и поцелуев, формальных разговоров о дороге мы начали выгружать детские подарки, куда кроме сладостей входили игрушки и одежда.
Ко мне подбежала и вцепилась в коробку с подарками девочка пяти лет и запищала тоненьким голоском: «Дай, дай!» Я подумал, что она просит конфетку, как капризные домашние детки, и строгим голосом объявил ей, что сладкое получит только после обеда.
Девочка не унималась: дай, да дай.
Андрей, проходя мимо, сказал, что она, мол, хочет тебе помочь: дай ей донести коробку до дома.
Я удивился. Первая зарубка легла мне на сердце. Когда все собрались в большой комнате, Андрей скомандовал: «Помолимся». Дети и взрослые дружно встали и, обратясь лицом в красный угол, где стоят иконы, слаженно запели молитву. Мне в этом показалась какая-то театральная нарочитость, но только в самом начале — детские ангельские голоса и мой голос вскоре хором слились воедино, и молитва, что называется, пошла. Когда дети начали петь «Царице моя преблагая, надежда моя Богородице», Господь просветил мне очи сердечные и даровал слезы.
«Зриши мою беду, — с чувством выводили детки, — зриши мою скорбь».
Эти слова из ребячьих уст звучали укором моей совести: «Ты-то уедешь сейчас домой к семье и позабудешь о нас, но мы не станем обижаться на тебя, мы будем просто молиться Богородице». Вторая зарубка легла мне поперек сердечной мышцы.
«Яко не имам иныя помощи разве Тебе, — меня потрясла пронзительность детской молитвы, их упование лишь только на Божию Матерь, — ... токмо тебе, о Богомати».
Мы, взрослые, встали на молитву друг за другом, поэтому, никто не видит моих горьких слез, которые я не успеваю утирать.
И больно: жгучий стыд раздирает внутренность за маленьких христианских человечков, которых мы, так называемые православные, не вкушающие мясо по средам и пятницам и уже близкие «ко спасению», бросаем на произвол судьбы.
И мучительно сладко: Божья Матерь со своим Сыном любят всех нас, дают возможность оправдаться и исправиться, даруют нам слезы и умиление, отзываются на малейшее сердечное движение.
И как радостно получать уверения в том, что помощь от них, неоценимая человеческой меркой, придет вовремя и станет во всем Божья Воля! «Это два брата, — Андрей бережно поднимает их на руки, — возрастом три и пять лет, когда они попали сюда, то есть не умели, только могли пить воду из кружки. Мать гулящая — что ей? — запрет детей в доме и пошла по деревне, пока запой не кончится, — до детей и дела нет.
Вот об этого мальчугана, — Андрей задирает ему рубашонку, — окурки тушили. Видишь, следы остались на теле».
За каждым дитенком стоит своя история, которую иначе как бедой не назовешь.
Карапуз с лицом в зеленке застенчиво подошел ко мне и тихо попросил подкинуть его под потолок. Мгновенно ко мне образовалась очередь, включая и девочек.
Странно. Нет суматохи, нет никакого шума и гама — того, что принято называть детским весельем. Поражает внутренняя сосредоточенность детей и душевная глубина их глаз.
Страшно. Не хочется даже думать, что им довелось пережить, насколько они разуверились во взрослых людях и в нашем греховном мире. Поэтому, наверное, так крепка их детская — самая первостатейная — Вера в Бога и надежда на заступничество Богородицы, так искренна их молитва.
Один белобрысый мордастик мне особо, любовно, приглянулся. Сердце мое заныло о нем. Я держал его все время на своих руках. Вот бы мне такого сыночка! Наконец пришло время нам уезжать.
«Меня зовут Кирилл. А тебя?» Я назвался. «А ты хороший?» Я хотел ему что-то сказать. Не смог — спазмы тугой веревкой вцепились мне в горло и стали меня душить.
Как ныряльщик из-под воды, чувствуя, что воздуха больше нет, я лишь махнул рукой и выбежал во двор, где долго не мог отдышаться.
