Михайлов день

Источник: Портал «Азбука веры»: http://azbyka.ru/fiction/rasskazy-nina-pavlova/#n6

Мои друзья — люди добрейшие и, желая услужить ближним, охотно дают путешествующим мой адресок: дескать, свой человек, поживёте у него.
Именно таким окружным путём вошла в мою жизнь Люба Штирлиц. Чтобы понять, почему к ней приросло это прозвище, надо вернуться в те минувшие годы, когда в Москве появился беженец из Чечни архитектор Георгий.

* * *

В чеченскую войну Георгий потерял всё: дом, работу, жену и сына. Дом разбомбили. Жена-чеченка ушла к полевому командиру и забрала сына с собой. А поскольку белоголовый малыш с чисто славянской внешностью оскорблял менталитет гордых воинов Аллаха, полевой командир решил вернуть его отцу, но на своих условиях: выкуп. Таких огромных денег у Георгия не было, и он бросился звонить в Москву своему почти столетнему деду. Дедушка плакал, слушая внука. Обещал помочь деньгами и отписать внуку по завещанию свою трёхкомнатную квартиру. Но как ни спешил Георгий к деду, а опоздал. Дедушку уже успела сводить в ЗАГС разбитная молодуха из бара, и столетний молодожён влюбился в неё. В общем, Георгия даже в квартиру не впустили.
И начались для Георгия московские мытарства: жить негде, а на работу не берут, опасаясь подозрительного чеченского паспорта.
Беженца жалели. Георгий крестился и стал работать на восстановлении храма, хотя батюшка честно предупредил: денег нет, зарплата копеечная. А Георгию надо на выкуп собирать.
Люба, работавшая тогда паспортисткой, устроила Георгия на стройку к жильцу их дома Нугзару. Георгий работал всё лето, как каторжный. А в сентябре Нугзар уволил его, не заплатив ни копейки:
— Прости, дорогой, пока дэнег нет. Особняк купил, вах!
Ну, откуда же у Нугзара деньги, если он купил особняк?!
В октябре стало ещё хуже. Жить Георгию было негде. И Люба бросилась уговаривать истопника Надежду пустить Георгия в свой деревенский дом, доставшийся ей в наследство от тётки.
— Пусть живёт, — сказала Надя устало. — Мне теперь без разницы, и гори оно всё!
Усталость Нади имела свои причины: она надорвалась в борьбе за женское счастье. Так хотелось детей и мужа, а никто её замуж не взял. Ростом Надя была великанша, а к сорока годам раздалась и вширь. Нос картошкой, коса до пояса и васильковые, детские наивные глаза.
Осенью Надя заболела, не понимая, что болеет, и даже не замечая поселившегося в её доме Георгия. Просто однажды упала у колодца и уже не смогла встать.
Десять дней она отлежала в забытьи, смутно чувствуя сквозь сон, как кто-то дает ей лекарства и пытается напоить. Очнулась она от стука молотка. Вышла во двор и удивилась: гнилых ступенек у входа уже не было, а вместо них красовалось нарядное крыльцо. Она посмотрела на незнакомого человека с молотком, припоминая: вроде Георгий? И без памяти влюбилась в него.
Великанша была застенчивой и не навязывала своих чувств постояльцу. Просто сядет иногда возле него на крылечке и скажет:
— Закат красивый. Вы любите природу?
— Что? Ах да, и правда, похолодало, — отвечал невпопад Георгий и уходил в свою комнату с книжкой.
Она редко видела Георгия. Он постоянно ездил по Москве в поисках работы и от безвыходности брался разгружать вагоны, скрывая, что у него больное сердце. Неделю он почти сутками разгружал вагоны, стараясь заработать на выкуп. В метро достал из бумажника фотографию сына и, вскрикнув от боли, умер от инфаркта.
Утром 20 ноября Надежда позвонила в квартиру Любы, молча поставила на стол бутылку водки и оцепенела у окна.
— Надь, что случилось? — забеспокоилась Люба.
— Георгий умер от разрыва сердца и в чёрном мешке сейчас в морге лежит.
— Почему в мешке?
— Их в мешках, как мусор, сжигают, если некому хоронить. За место на кладбище надо два миллиона, а всего миллионов шесть. Мне в морге сказали: «Пусть Ельцин хоронит! Сейчас из морга даже родных не забирают. А вам с какой стати чужака хоронить? Кто он вам? Да бомж приблудный!» — и заревела в голос — Бо-омж!
Надя голосила по-деревенски над любимым, а Люба бросилась звонить управдому Кате:
— Кать, зови всех ко мне, мы стол накрываем. Как зачем? Михайлов день завтра. Ты Михайловна, я Михайловна. Надо родителей помянуть.
Охотников помянуть нашлось немало. И, открывая застолье, Люба сказала:
— Помянем родителей и новопреставленного Георгия. Третий день завтра — хоронить его надо.
— На какие шиши хоронить? — вскинулся сантехник Сомов. — Мои дети фруктов не видят, на макаронах голимых живём!
— Пусть Ельцин хоронит! — стукнула по столу управдом Катя и заплакала.
Все затихли, вспоминая, как Катя бегала по людям, занимая деньги на похороны сестры, уехавшей в Африку зарабатывать валюту и вскоре сгинувшей там. Нужной суммы собрать не получилось. И Катя плакала, ужасаясь при мысли, что сестрёнку, может, кинули в яму, как падаль, или, как мусор, в печке сожгли.
И Люба сказала, побледнев от волнения:
— Предлагаю пари — кто сильнее: Михаил Архангел или Ельцин? И если Архангел всё же сильнее, мы схороним Георгия в Михайлов день.
Плотник Василий сказал рассудительно:
— Люба, знаешь, сколько денег надо? Мы маму два года назад схоронили, а до сих пор в долгах как в шелках. Хорошо хоть гроб тогда сам сделал.
— И Георгию сделаешь гроб! — снова стукнула по столу управдом Катя.
— Досок нет — хлам да обрезки. Кать, я сделаю, но выйдет уродище.
— А мы тканью обтянем гроб, — сказала техник-смотритель Ирина. — У меня есть чёрный ситец в горошек. С белым кружевом выйдет нарядно.
— Гроб в горошек, х-ха? — продолжал куражиться Федя и упрямо гнул своё — Господа товарищи, ставьте мне бутылёк! Хотите, всего за пол-литра палёнки сварю художественный металлический крест?
На Федю посмотрели нехорошими глазами, припомнив, однако, что, прежде чем опуститься до полупьяного маргинального жития в кочегарке, он был сварщиком экстра-класса и знаменитым некогда монтажником-высотником.
В затею Любы никто не верил, но веселила сама идея: может, Архангел Михаил одолеет Ельцина, а там, глядишь, наладится жизнь? Словом, не верили, но хлопотали.
Катя уже строчила на машинке, пришивая кружево к ситцу. Мужики отправились мастерить домовину, а женщины из бухгалтерии вызвались напечь на поминки блинов.
— Я котлет наверчу из телятины, чтоб Георгия помянуть, — встрепенулась тут зареванная Надя и умчалась в свою деревню стряпать и печь.
Люба же поспешила в подмосковный храм, где крестился и работал Георгий. Батюшку она перехватила уже на выходе из храма и изложила просьбу: похоронить Георгия возле храма, ведь в церковной ограде много земли. Батюшка перекрестился, помянув новопреставленного, и сказал с горечью:
— Я бы с радостью дал место Георгию, но земля в ограде не церковная, а городская. Без разрешения мэрии хоронить нельзя.
Посомневавшись, батюшка всё же написал прошение и даже попросил знакомого довезти Любу до мэрии.
Но оказалось, что к мэрии не подойти — оцепление, флаги, ОМОН и милиция.
Омоновец пояснил для Любы:  Японцы приехали — побратимы. Русский с японцем — братья навек!
Тут из подъехавшего автобуса как раз вышло множество японских братьев, а Люба юркнула в их толпу и притворилась японкой. Щурит глаза узенько-узенько и семенит, как японка. Так и вошла с улыбчивыми побратимами в мэрию, и ОМОН вроде не заметил её.
Гостей встречал сам мэр и сразу учуял в толпе диверсанта: русским духом пахнет, а не японским. Когда же Люба сунулась к нему с прошением, он злым шёпотом отчитал охрану:
— Как этот Штирлиц сюда попал?!
Охранники уже начали было выталкивать Любу взашей, но тут умные японские братья застрекотали кинокамерами. Нельзя взашей — международный скандал.
И мэр вдруг весело посмотрел на Любу и наложил на прошение резолюцию: «Штирлицу от Мюллера. Разрешаю хоронить».
После столь оригинальной резолюции Любу и прозвали Штирлицем. Но это мелочи.
Главное, что разрешение дали, и батюшка с рабочими стал тут же готовить место для погребения. А Люба помчалась добывать катафалк. Обзвонила и обежала несколько агентств, но цены были такие немыслимые, что она решила выпросить автобус у Нугзара.
До загородного особняка Нугзара она добралась уже в сумерках. На лужайке перед домом Нугзар жарил шашлык, а вокруг мангала веселились гости. «Бодигарды» не пустили Любу в усадьбу. А когда через охранника она позвала Нугзара к телефону, он послал её известно куда. Но Люба потому и Штирлиц, что, подобно герою-разведчику, проникла через лаз в Нугзаров стан. Затаилась в кустах и ждёт момента.
Гости разъехались ближе к полуночи. Довольный Нугзар проводил гостей и рассмеялся, увидев в кустах Любу.
— Что сидишь, как мышь под веником? Говори.
И Люба заговорила.
— Нугзар, я пришла предложить пари — кто сильнее: Михаил Архангел или Ельцин?
— Это как? — заинтересовался Нугзар.
— А так. Если Михаил Архангел сильнее, мы похороним на Михайлов день Георгия-беженца и, учти, с Божьей помощью — без денег. Дай автобус на похороны. Или ты за Ельцина?
— Ельцин — пьянь. Народы поссорил! — вскипел Нугзар. — Раньше люди уважали друг друга, а теперь я кавказская морда, да? Два автобуса даю. Лучше три бери! Пусть все люди знают — Нугзар говорит Ельцину: нэ-эт!
Нугзар действительно прислал на похороны три автобуса, и то едва хватило. Кочегар Федя приехал на своей машине, в которой с трудом уместился художественной работы металлический крест. Крест одобрили, любуясь узорами. Но больше смотрели на самого Фёдора: вместо бомжеватого Фёдьки-алкаша крест нёс перед гробом мастер Федор Иванович с орденами на пиджаке. Трижды бывает дивен человек, говорит пословица: когда родится, венчается и умирает. И похороны в Михайлов день были тем дивом, что многим захотелось поехать в храм.
На погребении опять посматривали на Фёдора: он откуда-то знал, как вести себя в храме. Крестился, прикладываясь к иконам, и первый положил земной поклон у гроба, давая Георгию последнее целование. Глядя на него, учились на ходу.
На Михайлов день было тепло. Алели гроздья рябины. И длинный общий поминальный стол накрыли во дворе под рябинами. Помолились, помянув Георгия, и батюшка стал рассказывать о нём.
— Мы проводили сегодня в последний путь удивительного человека. Каюсь, согрешил, но так хотелось помочь Георгию с жильём, что я позвал своего друга адвоката. А тот сказал, что любой суд утвердит права Георгия, как наследника дедовой квартиры, доказав корыстные мотивы брака и недееспособность почти столетнего старика. А Георгий ответил: «Судиться с дедом? Это низко». Он был человеком чести. Великие скорби выпали Георгию. Человек в таких испытаниях, бывает, ломается и становится ради выгоды соработником зла. А Георгия предавали и обманывали, но он не предал и не обманул никого. Тут шла та духовная брань, когда зло пыталось сломить человека, а он жил и умер несломленным.
Работы в России всегда много, и он работал, как исполин. Строил, грузил, наш храм восстанавливал. А какую огромную работу он проделал посмертно: он привёл вас сегодня в храм. Кто-то, вижу, пришёл в церковь впервые, и кто-то уже не уйдёт из неё. Надежда, уверен, с нами останется, Люба останется, и Фёдор, думаю, верующий человек.
— Батюшка, в монастырь поступать собирался, да водка сгубила, — потупился Фёдор. — Простите, батюшка, сильно грешный я.
Вышло так, как предсказывал батюшка. Надежда после погребения осталась в храме и теперь работает здесь. Готовит в трапезной, убирает в церкви. Грешный Фёдор тоже прилепился к батюшке и охотно помогает ему на стройке. Пьёт, конечно, но уже умеренно. Главное, он возвращается к жизни и ему интересно жить.
С Любой было сложнее. Со всей искренностью невоцерковлённого человека она не понимала, зачем стоять два часа на литургии, когда столько неотложных дел: Маше надо достать лекарство, бабу Груню обманули с пенсией, а у Ксении такая депрессия, что психиатр настаивает на госпитализации.
— Люба, — сказал ей однажды батюшка, — ты у нас, конечно, герой Штирлиц, но обмельчает душа в суете. Поезжай, прошу, в монастырь и постой перед Богом в тишине.
И Люба приехала в Оптину пустынь, поселившись у меня.

* * *

Признаться, Люба меня удивила. Как уйдёт в пять утра на полунощницу, так и пробудет в монастыре часов до трёх, отстояв две литургии и все молебны.
— Люба, — поинтересовалась я, — а зачем ходить на две литургии подряд?
— Так батюшка велел — стоять перед Богом в тишине. А в храме тихо на душе. В первый раз такое!
Однажды Люба приехала в Оптину на преподобного Амвросия Оптинского — на престольный праздник, конечно, но и в надежде повидать старца Илия. Народу на празднике было видимо-невидимо, и после литургии старца окружила такая толпа, что и близко не подойти. Но Люба Штирлиц найдёт выход. Забралась она повыше на бревна, сложила руки рупором и кричит старцу через толпу:
— Батюшка Илий, Ксения снова болеет. Что делать?
Старец тоже сложил руки рупором и отвечает ей:
— Молись за неё в N-ском монастыре.
— А когда туда ехать?
— Немедленно.
— На сколько дней?
— Навсегда.
Прибежала Люба ко мне — веко дергается в нервном тике. Схватила сумку — и бегом в дверь.
— Ты куда, Люба?
— В монастырь навсегда.
— Пообедай сначала.
Но у Любы всё просто: если старец сказал немедленно, значит, надо не медля бежать.
Бежит по улице что есть мочи, а я с иконой за ней. Это я в кино видела, как иконой благословляют в монастырь. Добежали до ворот Оптиной, а там игуменья с машиной из N-ского монастыря. Я с иконой лью слёзы, а Люба заикается, с трудом выговаривая слова, что старец благословил её к ним в монастырь.
— Вот и хорошо, — сказала игуменья. — Садись в машину.
С тех пор Люба уже пять лет живёт в монастыре и не нарадуется, что попала сюда.
Некоторые сёстры считают её восторженной чудачкой и иногда жалуются на неё игуменье:
— Матушка, Люба опять пустила в свою келью на ночёвку бомжиху. Такая страшная и смердит, аки пес!
— Смрад духовный куда страшнее, — отвечает мудрая игуменья. — А с Любой всё понятно. Имя у неё такое — Любовь.
Кстати, о постриге Любы я узнала таким образом. Однажды в мой переполненный гостями дом явилось человек десять паломников, сказав, что мать Агапия просила меня пустить их переночевать.
— Какая, — спрашиваю, — мать Агапия?
— А наша Люба Штирлиц!
Да, мир не без добрых людей.