Н.Е. ОЛОВЯННИКОВ: Задание мы шли получать в гимнастерках, а подходя к самолету, снимали форму и летели в тельняшках.

Николая Оловянникова не зря прозвали мастером по бреющим полетам. За более чем 200 вылетов он по праву заслужил такую характеристику. Герой Советского Союза, он множество раз рисковал собственной жизнью, но всегда считал: награды – это далеко не все, главное, чтобы голова оставалась на месте.
13 часов налета вместо 150-ти
— Николай Ефимович, когда Вы впервые заинтересовались самолетами?
— Мне было 16 лет, когда я записался в аэроклуб. Тогда большинство мальчишек мечтало летать. Мы с упоением смотрели на статных молодых летчиков, которые приходили к нам в школу и агитировали записаться в аэроклуб. Изначально он находился в селе Константиновка, где жили мы с мамой. Но затем был перенесен на 20 км от нас в город Артемовск. Поэтому на занятия я немного опоздал и теорию не проходил, сразу пошел на практику. Сначала нас учили на тренажерах, а потом на настоящих самолетах, таких, как ПО-2. Занятия в аэроклубе закончились весной 41-го года.
— Где Вы были в первые дни войны?
— Еще дома. И войны мы не ждали. Население настраивали, что военных действий не будет, немцы на нашу землю не придут. Но 28 июня мне пришла повестка. Тех, кто занимался в аэроклубе, отправили в ворошиловградскую школу, там мы начали летать на Р-5.
Позже нам дали команду эвакуироваться в г. Уральск. Здесь учили летать на скоростных бомбардировщиках. В то время вооруженных сил для ведения боевых действий катастрофически не хватало. Большинство летчиков было на обороне Сталинграда. Даже курсантов, которые учились не важно, отправляли туда.
Затем наша промышленность начала выпускать самолеты ИЛ-2 — штурмовики по наземным целям. На этом самолете я налетал всего 13 часов из положенных по программе 150-ти. Сказали: «Ничего страшного, на фронте доучишься».
— Какой из полетов Вам надолго запомнился?
— На одной из тренировок во время полета у моего самолета сломался мотор, из него пошел черный дым. Я, тогда еще совсем неопытный, не на шутку растерялся. Поблизости был аэродром — попросил разрешения сесть на него. Но до туда нужно было еще долететь! Откуда-то в кабине на меня начало литься масло. Я очки то сниму, то опять одену, а масло так и бьет в лицо. Начал приземляться на аэродром, смотрю: подо мной высоковольтная линия. Думал, что за нее зацеплюсь. Но, к счастью, удачно ее пролетел и приземлился. Ко мне тут же подбежал командир эскадрильи, приказал вылезти из самолета и прийти в себя. Пока я соображал, что происходит, он сам залез в самолет и начал его запускать, но тут самолет загорелся. Командир чудом успел выскочить из горящей машины.
— Куда Вас отправили после таких экстремальных тренировок?
— Выполнили мы положенную тренировочную программу, начали ждать распределения по частям. Тут прилетает «купец» — Миша Ступишин — штурман полка. «Купцом» мы называли человека, который приезжал, чтобы набрать себе в боевую часть летчиков. Я и еще трое моих друзей попросили у него не разлучать нас, и взять к себе в одну часть. Мы с ребятами очень сдружились за время учебы в летной школе. У нас даже правило было: если кто-то дежурит на кухне, то обязательно должен принести что-нибудь поесть.
«Купец» взял меня и моих друзей к себе. Нам присвоили звания младших лейтенантов, посадили на новые самолеты. Полетели мы в деревню Зубово. Когда туда прибыли, все части уже пообедали, нас попросили подождать, пока сварят обед. Приходим в столовую, а там на столе стоит огромная ваза с хлебом. Пока ждали обеда, мы эту вазу вчетвером и уплели. Официантка увидела наш аппетит, принесла еще хлеба.
Нас распределили по эскадрильям. Штурман полка заставлял учить на память районы боевых действий. Нужно было точно знать, где находятся реки, населенные пункты, железные дороги и цели, которые нужно уничтожить. А старшие летчики нам рассказывали, как вести себя в строю при подходе к цели, когда делать противозенитный маневр, как атаковать. Каждый день мы тренировались в кабине пилота. Там масса кнопок, а времени в бою, чтобы подумать, какую из них надо нажать, нет. Поэтому мы все свои движения доводили до автоматизма.
Храбрость летчика в тельняшке
— Когда состоялся Ваш первый боевой вылет?
— 12 июля 1943 года, на Курской дуге. Мы штурмовали танки и уничтожили их в большом количестве. Летим обратно в часть, я смотрю: у меня масло откуда-то опять льется. Такое бывает, когда твой самолет подстреливают, а меня вроде бы ничем не зацепило. Подумал, что не слышал, как самолет повредили. Долетел до своего аэродрома, ко мне подбежал механик. Сказал, что утром он по неосторожности перелил мне масла, и оно немного вытекает. И попросил никому об этом не рассказывать, а то ему достанется. Конечно, я ничего не сказал. Я же хорошо слетал.
— Много ли тогда гибло неопытных летчиков?
— У нас в штурмовой авиации особенно много сбивали тех летчиков, которые не успели сделать 10-11 вылетов. Если сделал, и тебя не сбили, значит, ты уже опытный летчик. За десяток успешных вылетов на Курской дуге меня наградили орденом Красной Звезды. Ко времени освобождения Белоруссии я уже набрался опыта, имел быструю реакцию, хорошо держался в строю и стал командиром эскадрильи.
— Что Вам придавало храбрости в атаке?
— В 44-м в Белоруссии погода стояла жаркая. В нашем батальоне девушкам, которые обслуживали полк, выдали морские тельняшки вместо кофточек. Девушки их не стали носить и отдали нам. А мы в жару прямо на аэродроме надевали тельняшки вместо своих гимнастерок. Они нам, как морякам, придавали больше храбрости. Однажды из-за этих тельняшек нашему командиру попало от начальника политотдела. Он приказал проследить, чтобы летчики летали в гимнастерках. Но мы все равно гнули свое: задание шли получать в гимнастерках, а, подходя к самолету, снимали форму и летели в тельняшках.
— В чем заключается задача штурмовика?
— Стрелять по наземным целям. Меня в дивизии называли мастером ударов с бреющего полета и мастером по точечным целям. Однажды разведчики доложили, что по переправе через реку Березина следуют немецкие машины с провизией и снаряжением. Переправу нужно было срочно уничтожить. Я предложил своему командиру лететь не на четырех самолетах, как раньше, а на двух — это было более маневренно и эффективно. Полетел. Держался от переправы в 3-5 км, пересек линию фронта, развернулся и с запада на бреющем полете атаковал.
После разрушения перед разбитой переправой образовалась пробка из машин врага. Пока немецкие водители соображали, что происходит, мы пустили по их технике огонь.
Хоть это и не наша задача, но однажды мы и самолет подбили. Нам тогда нужно было разгромить два немецких эшелона на станции Баушерская. Полетели туда звеном в четыре самолета. Погода была хорошая, видимость отличная. Подходим ближе к станции — сплошная облачность, ничего не видно. А мы летим примерно на 400-метровой высоте, на которой зенитная артиллерия врага могла нас протаранить в два счета. Решили не рисковать: пойти за облаками, чтобы наши самолеты никто не заметил. Когда вышли из облаков, тут же увидели станцию. С ходу начали ее атаковать. Зенитная артиллерия не успела среагировать. Операцию провели успешно — все немецкие эшелоны были разбиты. Полетели назад в часть и видим: летит транспортный трехмоторный немецкий самолет Ю-52. Мы, конечно, начали его обстреливать. Подбили и только тогда уже полетели в часть.
— Оставалось ли время на отдых между боевыми вылетами?
— После боевых действий нам давали по 50 гр водки, чтобы расслабиться. Иногда к нам приезжали артисты. В полку у нас было много девушек, которые работали с оружием и парашютами. Когда заканчивался ужин, зажигали два фонаря, начинал играть баянист, а мы танцевали.
Звезд не надо, главное чтоб голова осталась цела!
— Были ли у летчиков-штурмовиков свои традиции на войне?
— Мы всегда чествовали летчиков, которые сделали подряд 100 и 200 удачных вылетов. У меня было 199 вылетов, когда началась Берлинская операция. Мы к ней усиленно готовились, изучили район боевых действий. На следующее утро должны были брать Берлин. Пришло утро, а погода нелетная. К 11 часам утра небо постепенно прояснилось. Летчиков начали отправлять на задания, а меня все не оправляли, хотя я специально маячил перед командиром полка, чтобы тот меня «нарядил» на следующий полет. У нас в авиации существует такое правило: никогда самому не напрашиваться на вылет — это плохая примета. Потом начальник штаба намекнул нашему командиру полка, что у меня 199 вылетов. Тот намек понял, подошел ко мне и сказал, чтобы я готовился к выполнению боевой задачи. Когда я шел к самолету, в голову лезли нехорошие мысли. А как только сел за штурвал, все, о чем думал, забыл. Внимание полностью переключилось на предстоящий полет.
Были даже такие суеверия: задание получил, а тебя кто-то зовет, свистит тебе, — иди вперед и не оборачивайся. Никогда перед полетом не фотографировались. Часто даже ругались по этому поводу с фотографами, бывало, дело и до пистолетов доходило!
— Какое задание нужно было выполнить на 200-м вылете?
— За 25 минут подавить на плацдарме огневые точки противника. Когда я подходил к цели, по моему самолету начала стрелять немецкая зенитная артиллерия. Чтобы не сбили, я стал маневрировать, ушел от обстрела и взялся уничтожать свою цель. С этим справился на пять минут раньше. По радио мне передают, чтобы я возвращался обратно в часть. Но у меня еще оставалось время. На малой высоте я пролетел над Одером. Вижу, на плавстредствах наши солдаты плывут. Я им помахал плоскостями, а они мне в ответ подбросили вверх свои шапки. Только после этого я полетел на аэродром. Подхожу к аэродрому на любимом бреющем полете и вижу: на земле красное полотно метров на 15 лежит, на нем написано: «Приветствуем Оловянникова, совершившего 200-й вылет!».
На аэродроме был член Военного Совета 4-й воздушной армии генерал Вееров. Я подошел к командиру полка доложить о выполнении задания, а Вееров у командира спрашивает обо мне: «Ну, как он как командир эскадрильи?». Командир ответил, что я хороший мастер точечных ударов. Тогда Вееров сказал, чтобы командир позаботился о том, чтобы мне дали вторую Звезду. Но ее я в итоге не получил.
— Что же случилось с Вашей Звездой?
— Тогда была шифровка Рокоссовского: нельзя было ездить офицерам на трофейных машинах, потому что многие получали увечья. А у меня был трофейный мотоцикл. Мы с моими друзьями как-то забрались на него втроем и поехали с аэродрома. А нам навстречу машина. Я сначала подумал, там только водитель. А когда сравнялись с ней, то увидели, что там еще и командир дивизии сидит, руками мне машет. Потом на партийном собрании он сказал, что не подпишет представление на меня к награде. Я ответил: «Ну и черт с ней, лишь бы голова цела была!».
— Расскажите, каким был Ваш последний бой.
— 2-го мая сдался последний берлинский гарнизон. Мы все подумали, что война кончилась. Но 7-го числа снова получили задание. В Балтийском море, в порту Свинемюнде, немцы на корабли погружали технику и личный состав. Задача была ударить по этим кораблям. Погода была хорошая, настроение тоже боевое. Я взял восемь самолетов, и мы полетели в бой. Как подлетели к порту, по нам начала стрелять артиллерия противника. Дал приказ идти противозенитным маневром. Все самолеты дошли до порта и уничтожили корабль. А когда возвращались назад, в полк, через Берлин, хорошо было видно в окнах немецких домов белые флаги в знак капитуляции.
— Где Вы находились, когда узнали, что Красная Армия одержала Победу?
— В последний день войны я был в деревне Голин в Германии. Нам сообщили, что акт о капитуляции Германии подписан. Ликование было нескончаемым! Что творилось на аэродроме! Подняли стрельбу из ракетниц, автоматов — кто из чего. Ведь самая большая награда — пройти такую вой-
ну и остаться в живых!