Глава XVII

…Дверь нашей квартиры в эти страшные дни после похорон отца фактически не закрывалась. Люди - знакомыe и незнакомые - все шли и шли. Маму, к счастью, все время окружали родственники, друзья. Она не была брошена в этот страшный час. Те, кто не смог приехать, прислали телеграммы - соболезнования. Их было очень много: от Правительства, от ЦК Партии, от Компартии Украины, от друзей-летчиков, которые в это время находились в командировках и не успели приехать на похороны. С этими телеграммами возвращалось домой папино сердце, когда-то по частям, по кусочкам щедро раздаренное всем этим людям.

… А люди все шли и шли… В какой-то момент мне даже показалось, что мама смертельно устала, что она хочет побыть одна. Но, наверное, все-таки лучше, что это не получалось - оставаясь наедине с отцовской фотографией, она постепенно умирала вместе с ним…

… Звонкий детский голосок вернул ее к жизни:

- Мама!

- Сашенька, сынок! - Она обнимала его, прижимала к себе, гладила его светлые волосенки, смотрела в его широко раскрытые от недоумения глаза - ведь мы ничего не рассказали нашему младшему братику - и все искала и искала в нем сходство с тем, дорогим, любимым и теперь таким бесконечно далеким…

… Затем чередой потянулись странные, пустые дни. Многолюдье самых первых часов и дней схлынуло. Рядом с нами остались лишь самые близкие. И однажды…

- Галя, здравствуй! - Моя подруга-одноклассница специально приехала из пионерлагеря.

- Отпустите Галю с нами!

- Действительно, Шура, пусть Галя едет! Ведь лето же… - поддержала просьбу тетя Клава, мамина сестра.

Мне жалко оставлять маму, но навалившееся горе так тяготит меня, так хочется сбросить этот ужасный груз страшных впечатлений, что мама, видя написанное на моем лице страдание, отпускает меня.

Я меняю свое ужасное черное похоронное платье на пестренькое летнее, и мы с Танюшкой отправляемся в путь. Я еще не знаю, что закрывшаяся за мной дверь нашей квартиры - это навсегда захлопнувшаяся дверь моего счастливого детства…

…Мои дорогие друзья-подружки! Вас было так много в моей жизни! Вы так же, как и я, помни- ли моего отца - бессменного члена школьного Родительского Комитета, для которого не было чужих детей: все были свои, родные. Нужны ботиночки для девочки из бедной семьи - не беда, купим на всех! Пьет отец у мальчишки второгодника? "Так веди его к нам, Галя, занимайтесь вместе"! А незабываемая поездка в московский Дворец пионеров - подарок летчиков нам, детям, ко дню окончания нами, начальной школы… да разве все перечислишь? Я знаю только одно, что вы так же, как и я, помнили и любили моего отца…

…Желто-зеленый август покрывает нас в палаточном лагере свежей хвоей, красными лапками боярышника… Новые впечатления отодвигают куда-то страшные гробы… Да и было ли это? Может быть это какая-то ошибка? Ведь я не видела своего отца мертвым, бездыханным. Нет! Он - не погиб! Конечно, он жив! Вот я приеду из лагеря домой, и все сразу выяснится! И он обязательно вернется! Ведь он же мне обещал!...

Настроение мое быстро меняется, тем более, что так весело здесь, в лагере! И только иногда какой-то странный, задумчивый, полный жалости взгляд нашего вожатого Володи останавливается на мне…

… И вот прощальный костер. Красно-желтые языки пламени взлетают прямо в небо, озорные искры весело рассыпаются вокруг и уносятся в темень, угасая на лету… Мальчик у костра перебирает струны гитары, я тихонько подпеваю ему. "Где-то посредине Земли люди все мосты развели…" О чем эта песня? Кажется, о любви…

Ну, а потом наступает шурум-бурум: мы носимся с зубной пастой - прощальная игра, кто кого лучше перемажет. Смех да и только!

… И вот мы опять в Жуковском.

- До свиданья, Танюшка! До встречи в школе…

Я радостная, (так здорово отдохнула!), вбегаю в подъезд, звоню. Дверь открывается и… папина фотография в траурной рамке встречает меня… Ничего не изменилось. Это я там, в лагере, прожила целую новую веселую жизнь, а здесь, дома, жизнь застыла, замерла в каком-то сером оцепенении… Мама сидит на том же месте у стола с фотографией. Она как будто не замечает моего возвращения. Я смотрю на нее: она заметно похудела и как-то посветлела… Прядочки неподкрашенных волос спадают на лоб, взгляд устремлен даже не на фотографию, а куда-то внутрь нее… На ресницы постоянно набегают слезы и капают на черное платье. Надо же, я никогда раньше не замечала, какие длинные у мамы ресницы…

* * *

… Вот так началась наша новая одинокая жизнь без отца… Но остались друзья - люди, которые не бросили, не забыли: Алексей Петрович Якимов, Александра Дмитриевна Кузенкова, Виктор Иванович Павлов… и вся наша огромная страна! Нам писали отовсюду: дети, взрослые, курсанты Балашовского Летного Училища; из школ, которые боролись за право носить имя великого летчика Юрия Гарнаева. Переписка с ними, встреча с журналистами, наполнили жизнь моей матери новым смыслом: она осознала, что отец жив. Он - в них, этих добрых, оставшихся и сейчас верными его идеалам людях!

Особенно памятна для мамы была встреча с космонавтом Валентиной Терешковой, которая ездила во Францию на место гибели нашего экипажа и привезла оттуда горсть земли и чудом сохранившиеся полурасплавленные кусочки вертолета. С каким благоговением и нежностью мама приняла из ее рук этот знак памяти! Как целовала она потом дома эту землю, впитавшую кровь дорогого ей человека…

И еще нас в те невыносимо тяжелые дни спасала музыка: мама посоветовала мне поступить в музыкальное училище.

- Учись, Галя! Эта специальность тебе в жизни пригодится! Теперь тебе рассчитывать не на кого…

И вот наш осиротевший безмолвный дом опять наполняется звуками: училище - это дело серьезное, заниматься надо много и терпеливо…

… А мама все ездила и ездила на кладбище. Одна неотступная мысль постоянно преследовала ее:

- Знаешь, Галя, чем больше я думаю, тем больше сомневаюсь в истинной причине гибели вертолета. Ведь отец такой первоклассный летчик! Он ведь и раньше выходил из таких, казалось бы, безвыходных ситуаций, спасал аварийные машины!

И снова и снова она возвращалась к этой навязчивой, безответной мысли:

- Нет, Галя! Не верю! Он не мог сам так глупо погибнуть! И еще этот Мишель, который не полетел с ними в последний полет…

И она опять пишет письма в ЦК, на вертолетный завод, в Посольство Франции… стучится во все двери и умоляет, просит, требует сказать истинную правду о случившимся. В ответ из всех инстанций - гробовое, зловещее молчание…. И вдруг однажды - неожиданный телефонный звонок:

- Александра Семеновна! Вы должны приехать по адресу…

Мама вскакивает с места, глаза загораются надеждой:

- Ну вот видишь, Галя, я же тебе говорила! Я еду немедленно, и мы наконец-то все узнаем!...

… А вечером она опять сидит за столом около фотографии. Мутный, полный отчаяния взгляд смотрит в никуда…

- Они сказали: Александра Семеновна, прекратите писать! У нас с Францией - дружба!...

* * *

…Дни идут за днями, складываясь в недели, месяцы …И в этой череде будней и памятных дат я все дальше отхожу от мамы, все реже наши разговоры "по душам"…

- Ну что ты все плачешь, мама? Ты ведь еще молодая! Может быть, еще замуж выйдешь!

Она, услышав такие мои "взрослые" речи, иронически смотрит на меня:

- Нет, Галя! Такого, как отец больше нет и никогда не будет!...

- Ну, хотя бы поезжай в театр, на концерт куда-нибудь!

- Нет, Галя, не хочу. Я лучше схожу на мотогонки, их устраивают в память об отце. Да, есть еще новости: скоро нам на дом мемориальную доску повесят.

- Ну вот, видишь - отца не забывают и будут помнить всегда!

Я торопливо обуваю сапожки, набрасываю пальто в прихожей:

- Куда ты, Галя?

- Пойду погуляю. А что?

Я нетерпеливо смотрю на нее. Она комкает в ладони носовой платок, глаза опять наполняются слезами:

- Я вот тут хотела тебе рассказать… Какие-то, по-моему, неточности в расчете пенсии…

Но я уже выскакиваю за дверь. Мама! Ну зачем ты мучаешь меня какими-то расчетами, пенсиями, юристами! Ведь меня ждут! Ведь она уже здесь, внизу, около подъезда - моя первая кареглазая любовь…

Глава XVIII

Однажды мама поинтересовалась у меня:

- А ты бы, Галя, хотела бы съездить во Францию?

- Ну что я там забыла, мама?

- Ну как, что? Посмотрела бы Париж, всякие модные штучки!

- Нет, не хочу. К тому же я терпеть не могу самолеты.

- А на место гибели отца?

- А туда тем более! Или ты хочешь, чтобы я прямо там и умерла, на этом месте!

- Но ведь кому-то поехать надо! Там, мне сказали, будет открыт обелиск на месте гибели наших летчиков…

- Ну вот и поезжай сама! И Сашку с собой прихвати в качестве переводчика!

И вот по прошествии некоторого времени моя не очень-то умная шутка становится явью: маму действительно приглашают во Францию на открытие обелиска на месте гибели наших летчиков. Мама очень волнуется. Я смотрю на нее, и мне кажется, что она собирается на долгожданное свидание, на встречу с ним, горячо любимым… Она тщательно готовится: шьет себе элегантное платье, покупает туфельки…

- Ну, как я выгляжу?

- Отлично, мама! Все у тебя замечательно!

Оформляются последние документы, визы; вот уже куплены авиабилеты… Сашка штудирует английский - наконец-то он поразит всех своими знаниями иностранного языка!

И вот наступает момент отъезда. Мы стоим в коридоре и прощаемся. Мама очень нервничает, как-то нелепо суетится, дает мне какие-то советы, поручения… В мое сердце закрадывается страх: "Ну куда тебя несет, мама! Ведь ты так постарела за последние годы! Да и здоровье твое сильно пошатнулось - никуда не годится!" Но я даже не пытаюсь ее остановить. Перед самым выходом она вся вспыхивает и розовеет, как молодая девушка перед долгожданным, заветным свиданием…

…Через несколько дней я вижу их в вечерних теленовостях. Показывают открытие обелиска там, под далеким Марселем: местные власти и жители, торжественные речи… Я вижу, как мама подходит к обелиску, протягивает руки к белым языкам пламени… и вдруг падает на колени. Я в ужасе вскакиваю со стула перед телевизором. Знаю, что сейчас больше всего на свете ей хочется остаться там одной и поплакать, по- рыдать по-русски, от души, как во все времена выли на полях сражений наши русские женщины над телами своих любимых…Но нет! Это не положено по-европейскому этикету! Маму берут под руки, поднимают с колен, отводят в сторонку… Экран мерцает - выпуск новостей окончен…

А через несколько дней я мчусь в аэропорт "Шереметьево". Там меня оглушает шум, грохот… Я с детства не люблю аэродромы! Там я что-то путаю, теряю ориентировку в бесконечном лабиринте переходов при общей сутолоке; бесконечно долго жду их и, не дождавшись, расстроенная, еду домой одна. Подбегаю к подъезду и вижу - в окнах свет. Значит они уже вернулись!

- А вот и Галя!

- Ну как же мы разминулись, мама?

Сашка расхаживает по квартире важный: еще бы, съездил заграницу - людей повидал и себя показал!

- Ну что, мама, как съездили?

Она устало смотрит на меня; глаза ее потухли; желанное свидание закончилось…

- Я вот тебе, Галя, курточку модную привезла…

Она стоит передо мной сгорбленная, ссутулив усталые плечи, как старушка… А ведь ей нет еще и 60-ти! Я отворачиваюсь, чтобы скрыть от нее набегающие слезы… Прости меня, мама, за все - за непослушание, за маленькие детские хитрости, за ложь… за все, за все меня прости! Я ведь все равно очень люблю тебя, мама! Только вот почему-то не умею тебе об этом сказать…

* * *

… Лето 1982 года. Мы с мамой стоим в Богоявленском Елоховском Соборе перед знаменитой чудотворной иконой Богородицы. В течение всех последних лет мы с ней очень часто ездим в храмы. Теперь к поминовению об отце присоединяются ее истовые молитвы о Саше: он уже закончил летное училище, идет по стопам отца. Старательный, смелый - он для мамы предмет постоянных волнений и страхов… Но она не останавливает Сашу на его пути. И только снова и снова приезжает сюда, в собор, к этой дивной Иконе…

Мама поворачивается ко мне:

- Галя! Как я хочу, чтобы ты здесь пела! - она взглядом указывает мне на правый клирос. Я снисходительно улыбаюсь: "Какая она наивная! Меня, солистку ансамбля, хочет поместить в хор на клиросе!" Я ничего не отвечаю ей. Какой смысл спорить? Вот я скоро буду участвовать в настоящем эстрадном конкурсе, тогда она увидит, какая талантливая у нее дочь!..

- Пойдем, Галя! Пойдем домой, может быть, Сашенька приедет…

И она ждет его: каждый день, каждый час, каждую минуточку, как ждала когда-то отца, вздрагивая и пугаясь при каждом телефонном звонке…

- Знаешь, Галя, я очень боюсь за Сашу…

- Ну вот, опять начинается! Ну что ты все ноешь, мама!

- Нет, ты не поняла; я говорю не про полеты. Ведь он у нас такой скромный! Ну ты понимаешь… Ведь девушки сейчас всякие бывают…

Я хохочу!

- Мама! Да ты что! Ведь он уже давно не ребенок! Он взрослый парень! Конечно, у него обязательно будет девушка! Это естественно!

Мое веселие по этому поводу ей почему-то не передается. Она упрямо смотрит на фотографии отца и брата. Какая еще девушка? С какой стати? Зачем, откуда?! Ведь после смерти отца она всю жизнь посвятила ему - Сашеньке, сыночку! Вырастила его, свою гордость сама, одна, без отца! Так при чем тут какая-то девушка?!

…- Ты знаешь, Галя, ему тут звонила одна…

- Мама, ну успокойся же ты наконец! Это нормальное явление! Это обычная человеческая жизнь!...

Она в ответ качает головой и медленно, держась за сердце, уходит в свою комнату…

… А наутро я слышу какие-то шаркающие шаги…

- Мама, тебе плохо?

- Да, вызови "Скорую", Галя..

"Скорые" приезжают одна за другой, но приступ не проходит.

- Александра Семеновна, - наклоняется врач над матерью, - Вам необходимо в больницу!

Я собираю для нее вещи, нисколько не тревожась.

Ничего, все обойдется.

Но проходит день, другой…

- Галя, позвони Саше, я хочу, чтобы он приехал…

Еще несколько дней проходят в тревожном ожидании. В очередной раз иду в больницу.

- У Вашей мамы только что был еще один сердечный приступ, - встречает меня медсестра. - Так что Вы, пожалуйста, с ней недолго - ей нужен полный покой!...

Я захожу в палату. Мама лежит на кровати и улыбается мне странной, далекой улыбкой.

- Мама, ну как ты? Тебе лучше?

Она что-то шепчет. Я накланяюсь к ней, чтобы лучше расслышать.

- Галя, не забудь, через несколько дней папина годовщина… Обязательно съезди на кладбище…

Я отвечаю с готовностью и бодро:

- Ну конечно, мама! Обязательно поедем, ты не беспокойся!

Она отвечает очень тихо:

- Жаль, что я в этот раз не смогу…

Врач заходит в палату, щупает пульс:

- Сестра! Срочно! Галина Юрьевна, начинается приступ, Вам здесь оставаться нельзя!

Я послушно иду к двери и перед выходом оборачиваюсь, едва сдерживая рыдания:

- Ну пока, мама! До завтра!...

Долгий-долгий, нежный, ласковый, всепрощающий взгляд:

- Пока…

… Мы похоронили ее 6 августа, в день смерти отца на кладбище в Островцах…

Эпилог

… Раннее, раннее утро. Я по многолетней привычке выхожу из дома, приютившего меня на эту ночь… Небо начинает светлеть. Чистое-чистое. На востоке появляется тоненькая алая полосочка. Я смотрю вверх. Жду. И вот он появляется - крошечный блестящий самолетик, оставляющий за собой белый след. Он летит туда, к солнцу… Я смотрю на него и иду следом. Худенькая кареглазая девочка стоит на дороге. Я беру ее за руку, и мы идем вместе. Мы идем встречать папу…